— Капитан Красной армии Саранцев! — уточнил Головин.
— Ну, тем более, капитан армии Саранцев. Не знаю я никакого Саранцева.
— Да как же ты, наглец?..
Рукомойников не дал Головину окончить.
— А если ты хочешь поговорить о майоре государственной безопасности Осипове Николае Федоровиче, то это я могу. К такому разговору я готов.
— О ко-о-ом?!
— О майоре государственной безопасности Осипове Николае Федоровиче. Приказ о присвоении специального звания был подписан Лаврентием Павловичем двадцать восьмого мая сего года и никем не отменялся.
— Сука ты! — Головин плюнул в трубку и повесил ее на рычаг.
Не успел он осознать, что мерзавец Рукомойников не только украл у него документы особой важности, но и перевербовал хорошего агента, как телефон ожил.
Генерал, еще не отошедший от разговора, подумал, что Рукомойников хочет ему что-то объяснить, поднял трубку и сказал в нее спокойно и ровно:
— Если ты, подлец, еще раз появишься на моем горизонте или даже просто посмеешь мне позвонить, то твой обезображенный труп найдут где-нибудь в Голландии или Дании и спишут на зверства фашистского режима. Ты меня хорошо понял?
— Вас понял. Спасибо, что предупредили. Впредь буду поосторожней, — отозвалась трубка голосом совсем не рукомойниковским. — А теперь, Филипп Ильич, послушай меня и ответь, насколько хорошо ты меня понял.
У Головина лысина покрылась испариной. Он перепутал собеседников и незаслуженно нагрубил начальнику личной охраны Сталина генералу Власику.
— Прошу извинить, — пробормотал он уже совсем другим тоном. — Слушаю вас, Николай Сидорович.
— К нам снова прилетает твой большой друг Черчилль. И не просто прилетает, а и своего дружка Рузвельта с собой привезет. В конце августа намечается встреча Большой Тройки. Место проведения — Архангельск. С сего момента ты снова поступаешь в мое оперативное подчинение. Бросай все дела, через час на Центральном аэродроме тебя будет ждать самолет. Бери с собой, кого сам считаешь нужным, и мотай в Архангельск. Будешь отвечать за оперативное обеспечение встречи.
— Разрешите вопрос, Николай Сидорович?
— Не разрешаю. Распоряжение отдал Сам. Василевский уже в курсе. Северо-запад — твое направление, так что возражений быть не должно. Опыт у тебя имеется. В прошлом году мы с тобой неплохо сработали. Надеюсь, что и на этот раз все у нас с тобой пройдет без накладок и неожиданностей.
— Спасибо вам, Николай Сидорович. Огромное человеческое вам спасибо!
— Ну ладно тебе, — успокоительно загудело в трубке. — Всего-то на два месяца всех дел. Зато, может, после этой встречи союзнички второй фронт наконец откроют.
— Откроют они тебе! Держи карман шире.
— Да я-то держу. А у тебя времени до вылета в Архангельск осталось пятьдесят шесть минут.
XI
Мордовская АССР, Теньгушевский район, поселок Барашево. Лагерь для политических заключенных № 21 управления «Дубравлаг» ГУЛАГ НКВД СССР.
Месяц назад закончилось самое большое сражение в истории человечества, которое прошло в пятистах километрах южнее Москвы. Остался в прошлом натиск Манштейна, стали заново отстраиваться Поныри, из-под Прохоровки тащили и грузили на железнодорожные платформы свои и немецкие сгоревшие танки для переплавки. Советские войска, развивая наступление, прошли сотни километров вперед, на запад, и уткнулись в долговременные и практически непреодолимые немецкие укрепления по линии Днепра. С ходу захватив несколько плацдармов, действующая армия остановилась, ослабев и нуждаясь в отдыхе и подкреплениях. Ей предстояло с огромными потерями форсировать Днепр. Она нуждалась в свежем пушечном мясе. В тех, чьими трупами маршалы станут мостить Днепр.
В конце сентября истекло ровно четыре месяца с того дня, как Коля Осипов вернулся на Родину, на которой отсутствовал более трех лет. Сейчас он находился в той точке этой великой и могучей Родины, родней которой уже и не найти. До его родного села оставалось чуть больше сотни километров. Рукой подать.
Срока заключения он не имел. Основанием для его помещения в лагерь являлось письменное распоряжение комиссара государственной безопасности Рукомойникова Павла Сергеевича. Строчка, состоящая из трех слов, открывала перед Колей лагерные ворота. Строчка эта читалась так: «Ввиду оперативной необходимости».
Начальник лагеря, посчитав зэка Осипова не простым заключенным, а внедренным сотрудником, принял его с рук у конвоя, не задавая ненужных и лишних вопросов. Принять-то он его принял, однако никаких обычных в таких случаях инструкций на его счет не получил. Не разъяснил комиссар Рукомойников начальнику лагеря, что дальше делать с зэка Осиповым. Он ни единым словом не намекнул, для выполнения какого такого ответственного задания помещает в лагерь целого майора государственной безопасности. Хотя бы сказал комиссар, среди какой именно категории политических преступников следует содержать майора. Если среди троцкистов, то это седьмой барак. Если, допустим, среди врагов народа, то это во второй его сажать надо. А тут по мере освобождения родной советской земли от ненавистных фашистских оккупантов еще одна категория пошла косяком — пособники. Служил в полицаях — пособник врага. Записался, чтоб не сдохнуть в концлагере с голоду, в рабочий батальон, возводил для немцев укрепления и рванул от них к нашим — пособник. Укрепления-то ты для немцев строил, пусть даже под дулом автомата. Служил машинистом на паровозе — само собой, пособник. Перевозил войска и грузы для врага! Никуда во время войны не уезжал из своего дома, с места не трогался и продолжал приходить к своему родному станку на завод, чтобы прокормить семью, — опять пособник. Сотни тысяч пособников врага пошли в лагеря.