— Не читал, — с сожалением в голосе соврал Штейн. — А еще что написали?
— Много чего. Например, «Пожилой человек и много воды». Мне за него дали Пулитцера.
— Кого? — не понял Штейн.
— Пулитцеровскую премию.
— Не читал. А еще?
— «До свиданья, танки», «Гибель перед полуночью», «Проигравший заграбастает все!», «Перед озером, на жарком солнцепеке», — Леммингроуд стал перечислять свои произведения, которые были известны всему «цивилизованному» миру.
— Не читал, — казнил писательское тщеславие Штейн.
Леммингроуд обиделся. Он привык к славе, к тому, чтобы им восхищались или хотя бы узнавали. Незнание собеседниками его произведений он воспринимал как проявление невежества. В его представлении только три вещи в этом мире были достойны прочтения — букварь, Библия и его собственные романы.
— А что же вы читали, любезный мистер Штейн? — неприветливо спросил Леммингроуд, наливая себе третью порцию рома.
— Ну, не знаю… — Штейн закатил глаза, вспоминая. — «Хижина дяди Тома».
— Прекрасно! — ядовито заметил Леммингроуд. — Вы прочли это еще в школе или уже в колледже?
— «Американская трагедия», — не обращая внимания на сарказм, продолжил Штейн. — Почти всего Джека Лондона и Брет Гарта. Да у вас в Америке не так уж и много хороших писателей.
Заметив, что брови Леммингроуда поползли вверх и он стал как-то подозрительно раздувать шею, Штейн поправился:
— Ну, кроме вас, конечно, дорогой Эрни. Обещаю вам, что в следующий свой отпуск обложусь вашими книгами и прочту вас всего насквозь. Обязательно и непременно.
Леммингроуд поставил локоть на стол и показал кулак.
— Давай.
— Что я должен давать? — не понял Штейн, глядя на сбитый кулак.
Леммингроуд уже изрядно выпил, но еще твердо держался в седле. Пока нельзя было понять, сколько в нем плещется рома, сто граммов или целый литр.
— Давай, — предложил Леммингроуд. — Побори меня на руках.
— Пожалуйста, — согласился Штейн.
Они поставили локти на стол, придвинули их ближе друг к другу и сжали ладони, как при рукопожатии. Свободную левую руку Леммингроуд предложил положить на затылок, чтобы не помогать себе, держась ею за край стола. Условия были приняты, и Штейн, хоть и с видимым усилием, но почти сразу же положил руку Леммингроуда на стол.
— Чертов юрист! — зарычал Леммингроуд. — Судя по хватке, ты выделывал сыромятные ремни. Чуть кисть мне не сломал!
— Извините, Эрни, но не я предложил эту дурацкую затею.
— Откуда вы родом?
— Стокгольм, штат Швеция.
— И что, у вас в штате все такие здоровяки?
— Нет. Только в графстве Норвегия.
Штейн наслаждался тем, что всемирно известный американский писатель явно хромал по части географии собственной страны.
— Не слыхал, — тряхнул головой Леммингроуд. — На каком побережье ваш штат? На западном или на восточном?
— На северном.
— На северном? — повторил Леммингроуд, что-то соображая. — Но позвольте, там же Канада! Так вы — канадец? Я так и знал. Чертовы лесорубы!
Леммингроуд в восторге от своей догадки хлопнул себя по ляжке и налил себе еще рома Штейн не стал спорить по поводу своего якобы канадского происхождения, но, желая поддеть собеседника еще сильнее, спросил: