— Фрау Граур, — обратился к ней Фишбейн, взял ее за руку и подвел к высокой клумбе, — прошу вас выбрать цветочек! Вот этот прямо на вас смотрит! — он нагнулся и сорвал махровый левкой.
Сузи приколола цветок к поясу. Фишбейн покосился на террасу (Цецилия накрывала стол) и поднес руку Сузи к губам. На заднем дворе петух перекликался с курицей. Сузи захлопала в ладоши и потащила за собой Фишбейна. Он пошел за ней, подразнил петуха, — петух пригнул голову к земле и прицелился левым глазом. Фишбейн отогнал петуха, подошел к двери курятника, открыл дверь и ахнул: в углу на нашесте сидел Додя и кудахтал.
— Рекомендую, мой куриный поэт, — крикнул Фишбейн и в сердцах захлопнул дверь.
Сузи засмеялась, открыла дверь и вытащила за руку Додю. Он жмурился на солнце и объяснял, что собирает материал о куриной жизни. Они пошли в сад, Сузи села в гамак, Додя качал ее и смотрел, как взлетает ее юбка выше колен.
Можете ли вы скрыть что-нибудь на даче? Знакомые узнали, что в гостях у Фишбейна бывает большевистский комиссар, и потянулись к нему, как паломники на богомолье. Показывая острые зубки, Сузи напевала вполголоса романсы, и мужчины садились вокруг нее, как мухи вокруг капли меда. Женщины ухаживали за Трауром, давали целовать свой локоток и повыше локотка. Траур рассказывал о себе:
— Я имель добри слух и добри рука для мой музик! Не бываль шеловек, котори это не говориль. Я не хотель война, я хотель мир и виолин. Полицай ловиль меня и запираль, wie nennt man dass?.. тюрьма! Тогда я даваль шесни слово, — этот рука не берет виолин, этот рука берет браунинг. Я бежаль к румыниш революсионер, делаль прокламасси и говориль на фабрик… Меня хваталь сигуранса и хотель schiessen, да, убивать! Я бежаль на русски гранис и приходиль на геноссе Ротштейн. Геноссе Ротштейн писаль геноссе Свердлоф! Геноссе Свердлоф делаль орднунг геноссе Троцкий и мне даваль мандат!
Он вытащил из кармана мандаты, они были скреплены красными печатями с гербом, и советский герб испугал Фишбейна. Он прочитал один из них — пропуск в полевой штаб Революционного Совета, у него захватило дух, и он не знал: сидеть ему или встать? Еще хорошо, что из мандатов выпала фотографическая карточка, на которой улыбалась в купальном костюме Сузи. Фишбейн взял карточку, передал гостям, — Сузи погрозила ему пальчиком и покраснела. Он послал ей воздушный поцелуй и склонил голову на бок…
С этого вечера Трауры часто заходили к Фишбейну. Траур приносил скрипку, вытирал ее кусочком плюша, настраивал и, насадив сурдинку на подставку, играл. Сузи пела по-немецки, по-румынски, по-русски, а после ужина танцовала и учила танцам Додю. Цецилия сердилась:
— На кого ты тратишь деньги? — спрашивала она мужа. — На эту лахматундрию с выкрутасами?
— Ты ничего не понимаешь! — объяснил Фишбейн. — Теперь на первом месте знакомство с большевистским генералом. Раньше я страховался от огня. Почему мне не застраховаться от советской власти?
Траур принял Додю на службу в канцелярию. Она помещалась в вагоне первого класса, который стоял на запасном пути. Утром Додя перекидывал через плечо купальное полотенце и уходил на службу. Сузи махала ему рукой из вагона, подносила к губам Траура ладонь, и Додя провожал ее к реке. Дорога шла полем, и под ногами разбегались одуванчики, колокольчики и кашки. Сузи рвала цветы и, ущипнув Додю, убегала от него. Он догонял ее, робко целовал в плечи, — она подставляла губы. Они купались на открытом берегу: сперва раздевалась Сузи, и Додя закрывал глаза. Когда Сузи уплывала от берега, он сбрасывал с себя одежду и прыгал в реку. В реке качались кувшинки, над рекой звенели ласточки, и Додя говорил стихами.
Фишбейн не понимал, что происходит с Додей. Сын похудел, страдал головными болями, и под его глазами
.
синели круги. Фишбейн сводил его к доктору, а Цецилия до тошноты поила своего любимца сливками. По ночам Додя не спал, зажимал между коленями подушечку, и Сузи вставала перед ним — голая и красивая. У него пересыхало в горле, на ладонях выступал пот, и в сладкой бессонице он переживал шалости и ласки Сузи…
В магазин к Фишбейну пришел Лавров и сказал, что Петьку отправляют на фронт. Фишбейн попросил Траура, — Петьку перевели в комиссию по формированию интернациональной красной армии, и он получил месячный отпуск.
— Вот тебе крест, Арон Соломоныч, — проговорил Лавров, крестясь, — в долгу перед тобой! — и, уходя хлопнул Фишбейна по руке: — Здорово явреи делишки обделывают! Не всяк поймет, где вход, а где выход!
И, оглянувшись, он поманил пальцем Фишбейна и прошептал ему на ухо:
— Поговаривают, будто лавки хочут того, а?