На двери была прибита белая, эмалированная дощечка, на ней были указаны дни и часы приема. Горничная провела их в приемную. На стенах приемной висели картины, портреты артистов и групповые снимки. Посредине комнаты стоял круглый столик с газетами, графином с водой и двумя стаканами. Вокруг стола и вдоль стен на кожаных стульях сидели пациенты.
Доктор Карасик — худой, высокий, сутулый — вышел, повертел головой, словно она сидела на винте, и остановился перед пациентами:
— В первый раз? Пожалуйста, в кабинет! Вы за ответом? Подождите! Не могу, не могу! Вы пришли ко мне, а не я к вам!
Петька — старый пациент Карасика — взял Фишбейна в кабинет. Арон Соломонович увидал на столе стетоскоп, докторский молоточек, плессиметр; на стене — карты: „Анатомия половых органов“, „Воспалительные процессы матки“ и „Положение плода при внематочной беременности“.
У окна стояло гинекологическое кресло, рядом — умывальник, в углу — американский шкаф с книгами.
Доктор начал прием:
— Что у вас?
— Кулон пять с четвертью!
— Покажите!
Доктор вставил в глаз лупу, осмотрел кулон и поставил диагноз:
— Справа третий камешек с водичкой!
Пациент схватил кулон, поднес к глазам, побожился, что камешек без порока; но доктор уже говорил с другим. Карасик одинаково хорошо разбирался в образцах соли и каракуля, в платине и валенках, в аннулированных николаевках и ордерах на обувь. Цену назначал, как топором отрубал, — ни больше, ни меньше, хоть из кожи вон вылезай! Кто знал его, тот и не вылезал: покорно спрашивал: когда деньги? Доктор вынимал блок-нот, чиркал карандашиком, отвечал: завтра, послезавтра, днем, вечером, ночью, — и пожимал руку: сделано!
— Вы с чем?
Петька показал глазами на Фишбейна:
— Имеем разговорец!
— Прошу сесть, — на ходу бросил Карасик, и его голос раздался в другом конце комнаты.
Кто-то заговорил с ним по-еврейски, Карасик притворился, что не понимает, повернул голову к следующему и закричал:
— Какая партия? Цена? Срок? Хорошо, — сегодня в девять!
Выпроводив всех, он подошел к Фишбейну, выслушал его и приступил к делу:
— Пятикаратники или крупней?
— Крупней!
— В оправе или без?
— Без!
Доктор подошел к шкафу. На гребне шкафа были резные шишки. Он влез на стул, отвинтил одну из них, вынул из отверстия мешочек, развязал его, достал бриллиант и подышал на него:
— Чистота, шлифовка, игра! Европейский уникум!
— Во сколько вы его цените? — спросил Фишбейн, беря камень и вытирая его углом толстовки.
— Двенадцать с половиной карат по триста! Итого… итого: четыре с половиной!
— Позвольте, доктор! Выходит три семьсот!
— Выходит? А завтра карат прыгнет до триста пятьдесят! Где разница?
— Вот бандит! — подумал Фишбейн и продолжал: — А лучше нет? Тогда я беру!
Карасик протянул руку: сделано! Фишбейн отсчитал по курсу доллары, завязал бриллиант в уголок платка и спрятал под рубашку. Доктор проводил его и Петьку в переднюю. Горничная подала им пальто и открыла Дверь.
— Не забудьте: капли перед обедом, порошок после еды! — напомнил им доктор Карасик и пожелал счастливого пути.
У крыльца Фишбейн расстался с Петькой и пошел по Столешникову.
Июнь стоял сухой и пыльный. Млея от зноя, прохожие тащили на себе мешки, бросали ношу и вытирали пот. Мальчишки таскали на голове пузатые графины с подкрашенной водой, за ними, вывалив язык, бродили собаки и жадно смотрели в человечьи глаза, когда человек покупал и пил воду. На стенах были расклеены плакаты, с плакатов громко взывал красноармеец:
Всеобщее военное обучение — залог победы пролетарской революции!
А его живой двойник, уронив костыль, бился на панели, и женщины смотрели на припадок, на эту единственную награду войны.
Фишбейну казалось, что встречные подозрительно оглядывают его. Он ощупывал под толстовкой бриллиант, и холодный камень, как лягушка, скользил по телу. Но когда он достиг Гнездниковского, откуда рукой подать до Никитских ворот, ему захотелось петь и плясать.
— С этим бриллиантом я могу уехать в любую страну. Я могу избавиться от вечного волнения за квартиру, за Додю, за мебель, за жизнь, — за что угодно! В этой вшивой России со мной не считаются. Что хотят, то и делают. Отчего мне не сделать, что я хочу? Я продам все, что у меня есть, куплю еще два, в крайнем случае, три бриллианта, получу от Траура командировку и сяду с семьей в поезд. Куда я поеду? Куда глаза глядят! В Париж. Прямо к великому князю Николаю Николаевичу. Приеду и скажу: «Ваше высочество! Я был форменным идиотом, что надеялся на честность этих разбойников с большой дороги! Они все у меня отняли, сына угнали на фронт, брат убежал в Палестину, а жена из-за них получила блудящую почку! Я прошу вас, ваше высочество, примите мои последние деньги на великое дело и выдайте гарантированный вексель»… Нет, гарантию брать неудобно! — решил Фишбейн и спохватился, что говорит вслух.