— Без ять и без твердого знака я все равно, что хромой без костылей, — сказал он. — Счастье, что у евреев все буквы в целости!
Фишбейн пил чай, кушал теплую булку со сливочным маслом и читал газету. Шамес обхватил руками свой горячий стакан и погрел пальцы. Он помешал ложечкой чай, хотя чай был несладкий. Фишбейн выпил стакан, надавил кнопку звонка, и Луша принесла по второму стакану. Рэб Залман отпил глоток. Хозяин передернулся на месте и воскликнул:
— Ай!
Шамес был порядочным евреем и вежливо повторил:
— Ай!
— Рэб Залман, слушайте, это не шутки! — произнес Фишбейн, и глаза его поскакали по газете. — Слушайте: «предприятия, не вошедшие в вышеуказанные группы, должны быть на основах, предусмотренных декретом об аренде, и инструкции В. С. Н. X., сдаваемы в аренду кооперативам, товариществам и другим объединениям, а также частным лицам…»!
Глаза доскакали, скакнули на рэб Залмана, и Фишбейн нараспев повторил:
— А та-акже ча-астным ли-ицам!
И шамес пропел, как в синагоге кантор:
— А тааакже чааастным лии-и-и-и-ицам!
Дверь кабинета распахнулась, выглянула Цецилия и взмахнула руками:
— Смотрите, евреи с ума сходят!
— Цилечка, рыбка! — бросился к ней Фишбейн, но она захлопнула дверь, и Фишбейн отступил.
Он посмотрел на часы — было без четверти десять — и заторопился. Рэб Залман, быстро застегнувшись на все пуговицы, ждал своей участи. В передней Фишбейн сунул ему в руку пятисотку и обронил фразу:
— Заходите после! Теперь вам бог поможет!
— Ах, — ответил шамес, поднимая руки, — если бы бог захотел помочь до тех пор, пока он поможет!
Но Фишбейн уже спускался по лестнице, здоровался жильцами, и жильцы оглядывались на него: не иначе, к Фишбейн здорово хапнул! На крыльце стоял Лавров, в руках его была газета, и улыбка распирала его скулы.
— Ну? — спросил Фишбейн, пожимая ему руку.
— Действительно ну, Арон Соломонович! В роде, что старое вертается!
— Старое не совсем! По-советски, это — НЭП: — Новая Экономическая Политика, а по-нашему: Начало эксплоатации Пролетариата!
Лавров засмеялся и полез рукой в бороду:
— С праздничком что ли, Ароша?
— С праздником, с праздником, Степаша!
И они трижды, как на пасху христову, поцеловались.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Да простит меня дорогой Арон Соломонович, но иначе никак не скажешь: он, как гончая по следам, бегал по Москве за своим товаром. Не раз он сбивался следа, не раз с пеной у рта набрасывался на завхозов обращал в бегство гемороидальных товароведов. За Петровским парком, в трансчасти ЦУР’а нашел он товар и по старому мандату купил его для «Центроткани». Когда товар с грузовика перенесли в его магазин, он собрал помятые куски, прижал к сердцу кусок белого креп-де-шина, как некогда молодую жену, и прослезился:
— Господа, — сказал он оторопевшим приказчикам, — может быть, этот кусок дороже мне собственного ребенка. Такой нитки и такой краски мы не увидим до смерти!
Первые покупатели не верили, что материю продают без мануфактурных карточек, и робко спрашивали о цене, но приказчики ныряли за прилавком, лазили по лестницам, вытаскивали нужные куски и молниеносно развертывали их перед покупателями. Иногда сам Фишбейн отстранял приказчика, разматывал кусок и прикладывал материю к груди покупательницы:
— Этот фай удивительно вас молодит, мадам! Взгляните в зеркало и скажите: я не прав?
Покупательница, перебрав десять кусков, торговалась. Фишбейн строил гримасу:
— Простите, у нас: прикс фикс! Это мы раньше жили за счет советской власти, а теперь живем на собственные денежки!
По старой привычке, Фишбейн посылал за калачами и паюсной икрой. Он уходил в комнатушку, на двери которой болталась потертая карточка:
КОНТОРА
Торговый Домъ Фишбейнъ и Сынъ.
Здесь он смотрел, как бухгалтер выводил миллионные цифры, играл костяшками на счетах и горевал, что его в конец заели нули. Фишбейн мазал икру на ручку калача, запивал сладким чаем и благодушествовал:
— Поневоле будешь биллионером, когда золотой стоит сто тысяч с хвостиком! Что мне нужны биллионы или биллиарды? Товар есть, покупатель есть, голова у меня есть, а дело делать нельзя! Каждый норовит хватать, хватать и хватать! Это коммерсанты? Это — хвататели!