— Я ничего не продаю, я покупаю! — объяснял Фишбейн Петьке. — Государственный банк выдает ссуду за двенадцать процентов в месяц, а деньги падают больше, чем на двенадцать. Спрашивается: кто будет доплачивать банку? Спасибо за ссуду, лучше не надо!
Петька промолчал: его так учил отец: слово — серебро, а молчанье — золото. Правда, молчанье не есть признак ума, но Петька с удостоверением «Всерокомпома» за пазухой ни в чем не нуждался. Он продавал марки, получал проценты, подрабатывал на бирже и жил припеваючи.
— Эх, Арон Соломоныч! Сыграйте на разницу! Делов бы накрутили! — сказал он, поправляя съехавшую на бок кружку для сбора денег.
— Накрутить легко, раскрутить трудно. Вот у Ленина неплохая голова! До него крутили все, кому не лень, а раскручивать ему трудно. И даже очень!
Еще не мало соображений государственной важности услыхал Петька, смотря, как Фишбейн вылезает из голубой пижамы и влезает в серый костюм. Петька был уверен, что большевики дали большого маху, не пригласив Арона Соломоновича в наркомы…
— Идем, Петя! — сказал Фишбейн, надевая фетровую шляпу и беря трость:
— Цилечка, я не буду чай пить, я в магазине почайпил!
— Он не будет! А для кого я ставила самовар? Для соседа?
Фишбейн поцеловал жену и, не слушая ее, подтолкнул Петьку к парадной двери. Что понимает женщина в коммерции? Фишбейн продал свой бриллиант, случайно заработал на партии каракуля и, когда менял совзнаки на фунты, потерпел убыток! Он решил больше не менять через вторые руки, хотел поручить Доде, но Додя — неделовой человек! Приходилось итти самому, и Фишбейн избрал в проводники Петьку.
Ильинский бульвар пенился зеленью. Стриженые тополя шли голова в голову, липы — кривобокие толстушки — норовили дотянуться до соседей, травы густо набегали и распирали газоны. За высокой сеткой из красных колышков дети пекли вкусные песочные куличи и удирали по траве от нянек. Воскресший сторож, в фуражке с зеленым околышом, важно прохаживался по аллеям и, проколов железной палкой бумагу, собирал трофеи в сумку. В конце бульвара, на черной часовне который год турок убивал женщину, держащую на руках ребенка; который год неведомый отец благословлял сына на войну, и святая дева являлась пленному гренадеру. Над ней сверкали облезлые слова апостола Иоанна:
Больше сея любве никто же имать да кто душу свою положить за други своя.
Утопая по горло в земле, две допотопные пушки разевали покрытые плесенью рты и глотали окурки, бросаемые ошарашенными людьми. Эти люди образовали месиво из вертящихся голов и прыгающих рук. Они кружились, толкались, наступали друг другу на ноги, ругались и облепляли продавца. Продавец, подняв воротник пиджака и по уши нахлобучив кепку, тряс монеты, словно играл в орлянку.
— С кем делаю золото? Покупаю, продаю, меняю!
Другой сдвигал на затылок шляпу, топтался на месте и вытягивал шею, как жираф:
— Беру доллары, даю доллары. С четвертью беру, с половиной даю!
Петька расчищает дорогу локтями, ведет Фишбейна в самую гущу, но чья-то рука хватает Фишбейна за пуговицу:
— Делаю разницу на завтра! Имею франки, эстонки, лиры!
— Не морочьте мне голову! — отбивается Фишбейн, и пуговица его остается в чужой руке.
Петька ведет его на ступени часовни. Фишбейн снимает шляпу, вытирает на лице пот и обмахивается платком. Его окружают и тянут за рукав:
— Что вы продаете?
— Ничего!
— Что вы желаете?
— Чтоб вы отстали от меня!
Фишбейн поворачивается к Петьке, но Петьки нет: в человечьем разливе его картуз ныряет и выплывает, как поплавок. Вот-вот Фишбейн поймал его взглядом, и опять он исчез и мелькает в другом конце. Напрасно Фишбейн упирается ногами, ударяет соседа в бок, наступает на чью-то юбку, — его оттеснили, он уже попал в водоворот, черная часовня уплывает от него, и он кружится, кружится.
— Гражданин, с вас двадцать тысяч!
Фишбейн видит рядом юношу. У него такой же нос, картуз и такая же фуражка, как у Петьки.
— С меня? За что? — возмущается Фишбейн. — Не приставайте с глупостями!
Но Петькин двойник не отстает, плывет сбоку, протягивает марки:
— Берите, или в милицию!
Фишбейн не может толкнуться ни назад, ни вперед, он упирается грудью в грудь двойника и орет:
— Петя! Петя!
Но двойник крепко держит его за рукав. Фишбейн уступает, лезет за бумажником:
— Возьмите тысячу!
— Гражданин! Вы жертвуете официальному органу, это вам не лавочка!
И вдруг из толпы выкатился Петька. Он сразу сообразил, что происходит, стукнул по плечу своего двойника:
— Жоржик, брось! Это — свой!