Жоржик шмыгнул носом, ловко, как Петька, сплюнул себе под ноги, повернулся и вклинился в ряды.
— Веди меня к выходу! — велел Фишбейн Петьке и, уцепившись за него, протиснулся за палисадник. — Это не биржа, это — шайка попрыгунчиков!
Петька засмеялся и помахал рукой уезжающему Арону Соломоновичу. Но Фишбейн не обернулся. Он ехал, злясь на себя, на Петьку, и бранил извозчика:
— Ты думаешь, что ты меня на кладбище везешь? Прибавь рыси и убавь чмоканье!
Фишбейн слез на Неглинной у «Бара». Швейцар распахнул перед ним дверь и снял обшитый золотым кантом картуз. Фишбейн отдал шляпу и трость, взглянул в зеркало и провел рукой по подбородку, пробуя, чисто ли выбрит?
Он пошел за швейцаром по залу. За столиками завтракали и, вперемежку с яичницей и бифштексом, совершали сделки. Здесь учитывали спрос и предложение и, быть-может, устанавливали курс иностранной валюты.
Швейцар постучал в дверь кабинета № 5, и Фишбейн вошел:
— Ты давно, Степан Гордеич!
— Минут с пяток!
— Что мы будем кушать? — продолжал Фишбейн, заглядывая в карточку меню. — Дайте мне порцию ветчины!
— А мне бы чего покрепче! Студню, вот!
— Студень не держим-с! — выпалил официант и выхватил из-под мышки салфетку. — Не угодно ли заливной осетринки-с?
Когда он ушел, Фишбейн развалился на стуле:
— Ну, как дела?
— Дела не ахти какие! Жили, как у Христа за пазухой. Теперь торгуешь, торгуешь — денег много, товару мало. Эдак до пустых полок доторгуешься! — Лавров пощупал бороду — на месте ли, и, вздохнув, продолжал: — Во время батюшки-царя была голодуха, и у этих жрать нечего: говорят, на Волге людей едят! Опять же православную церкву грабят: вот у Пятницы Прасковеи все иконы испоганили, золотой алтарь поободрали! Кабы пошло мужику, а то, небось, все по рукам!
— У нас тоже закрывают синагоги. Отбирают серебряные подсвечники, а им красная цена — сотня! А почему им не отбирать? Они сами себе правительство, сами себе народ!
— Народ-то народ, а куды ни плюнь, везде яврей!
— Какой еврей? Это не евреи, а голодранцы! Вместо субботы, они сделали наоборот: субботник!
— Опять верно! Правильному яврею не сладко!
— А кому сладко? Татары кричали шурум-бурум, — кричат, китайцы продавали че-су-чу, — продают, цыгане гадали и крали кур, — гадают и крадут!
Они ели, смотря друг на друга, и прерывали чавканье, чтобы похвалить кушанье. Фишбейн заказал кофе по-варшавски, Лавров — ситро. Наевшись, напившись, они отставили тарелки и стаканы. Фишбейн вынул из бокового кармашка две сигары: одну протянул Лаврову, другую закурил сам.
— Теперь поболтаем о деле! Что у тебя наклешвается?
— Гвоздь-шестидюймовка, по двенадцати пуд!
— Чем платить?
— Какими хочем!
Они вынули записные книжки. Фишбейн писал быстро, и цифры разбегались по страницам, как зайцы. Лавров выводил медленно, и числа жались друг к другу, как испуганные барашки. В исчислениях золотого рубля сам чорт сломал бы ногу; но Фишбейн и Лавров не принадлежали к врагам рода человеческого, и ноги их остались невредимы.
— Стоющее дело! Я иду в пай напополам! — заявил Фишбейн и стряхнул пепел сигары. — Сколько мы авансируем?
Жил Фишбейн, заботился о семье, сердился, что сын его бездельник, но никогда не думал, что примет близко к сердцу решение Доди.
— Мальчишество или его обработали по всем правилам? — спрашивал Фишбейн и отвечал. — Что бы то та было, как бы то ни было, мой сын не женится на гойке. Еще бы эта гойка была дочерью известного профессора, доктора, а то вдова расстреленного комиссара! Или для сына Фишбейна не найдется в Москве еврейская девушка?
Арон Соломонович понимал, что все зависит от первого решительного шага, обдумал план действия и посвятил в него жену. Видя, что ее Додя на краю гибели, Цецилия проклинала Сузи и, как наседка, готовилась защищать своего двадцатидвухлетнего цыпленка. После долгих споров супруги послали за рэб Залманом, и он пришел. Шамес сложил зонт и поставил его концом в плевательницу, чтобы туда стекала вода. Он отряхнул котелок, снял калоши и побранил погоду:
— Наши раввины знали, какая будет погода за сорок дней вперед!
— Садитесь, рэб Залман! — пригласила Цецилия.
— В талмуде есть место, где сказано, что в 1914 году будет великая вой на.
— А в талмуде не сказано, когда кончатся большевики?
Шамес отрицательно покачал головой:
— Во время второго храма у нас тоже были большевики: зей лотим. Тогда мы имели Интернационал из ремесленников, рабов и всех капцоним!