— Цилечка, ты бы похлопотала о самоваре! — сказал Фишбейн, войдя в столовую. — Как живем, рэб Залман?
Рэб Залман догадывался, что у Фишбейна не все в порядке, — иначе его не позвали бы. Он с нетерпением ждал, когда ему скажут, что от него требуется. Ему надоело получать от Фишбейна гроши, и на этот раз он не хотел промахнуться. Он всматривался в лица хозяев, пытаясь узнать степень их волнения. Он украдкой оглядывал вещи: иногда вещи говорят за хозяев. Но ничто не указывало на то, что в этом доме произошло несчастье или переполох. Одно было подозрительно: Цецилия покрыла стол белой скатертью, поставила чайную посуду и достала из буфета кулич и пасху. Его, рэб Залмана, так никогда бы не приняли, если-бы в нем не нуждались. Он понюхал кулич и пасху и подивился на их аромат. Когда Цецилия дала ему горбушку кулича, он отрезал сахарные буквы «X. В.» и прочитал молитву.
— Кстати, — заметил Фишбейн, — вы знаете, я получил письмо от Наума. Он пишет на лошен кэйдеш, и я не все разобрал!
Шамес достал бархатный футляр, вынул очки, подышал на них, протер красным платком и посадил на нос. Он читал и переводил слово в слово:
Брат мой, мудрый Арон!
Да будет благословен род твой, и да провалится земля Израиля со всеми сионистами вместе! Я еле-еле унес оттуда ноги и на последние пиастры проехал Египет, Италию, Швейцарию и застрял в Вене. Если ты не вышлешь мне денег, ты не увидишь меня и Фаню в живых!
Я поведаю все коротко. Чтоб такая короткая жизнь была у англичан! Все деньги я отдал одному арабу, эфенди, за землю. Эта земля годилась не для посева, и для кладбища. Мы жили на улице, в общем бараке, были баклажаны на всякий лад и делали из фасолей цимес, кашу и пироги. Иногда мы позволяли себе деликатессы: селедку с картофелем без всякого масла, которое здесь не выдают по карточкам, потому что карточек тут тоже нет.
Где видано, чтобы евреи прожили без погрома? Затравленные англичанами арабы громили и резали нас не хуже наших черносотенников. Мы спрятались, как во время Миколки, и потом убежали в Яффу. Еврейские легионы были арестованы по указу короля Георга, чтоб он сгорел заживо на медленном огне! Наши бараки и посевы были стерты с лица земли, и Господь не заступился за Израиля! Евреи из мемшалы успокаивали нас, и мы молились у Стены плача.
Я вспомнил твою пословицу и говорю, что эти молитвы помогли мне, как мертвому клизма. Я продал за десять фунтов свою землю тому эфенди, у которого купил ее за сто двадцать, и уехал!
Брат мой, добрый Арон! У меня осталось семьдесят пиастров. Фаня на последнем месяце. Как она родит, — я понятия не имею. Одна надежда, что ты поможешь твоему несчастному Науму.
Мой адрес. Вена, Леопольдштрассе, 35.
— Как вам это нравится? — наконец крикнул сдерживающий себя Фишбейн. — Когда ему хорошо было, он не писал, а теперь я должен заботиться об их родах. Сперва надо иметь на что родить, а потом уже пускаться в производство! Какой нетерпеж! Благо есть на свете брат, Арон, у которого куры денег не клюют. Так извините, может быть, куры червонцев не клюют, а доллары они очень хорошо клюют!
— Что ты себе портишь кровь, — упрекнула его Цецилия. — Не посылай ему денег, и кончено!
— Хорошее «кончено»! Он же мне брат!
— Тогда пошли ему на дорогу!
— То-есть, как «пошли»? Ты мне много заработала?..
Вошла Луша. На ней было ситцевое платье с рыжими цветочками, крахмальный фартук с оборками и красные ночные туфли — подарок Цецилии. Гремя крышкой, камфоркой, жестяным чайником, она долила самовар и вытерла его мельхиоровое брюхо. Она ни на кого не смотрела и ушла, шлепая туфлями и громко хлопнув дверью.
— Как будто одолжение делает! — перевела Цецилия разговор на другую тему. — Люди совсем отбились от рук!
Рэб Залман кивнул головой, оттого что рот его был занят, и отхлебнул чай с блюдечка. Фишбейн приступил к делу:
— Не только прислуга, с детьми тоже нет сладу! Возьмите нашего Додю: он влюбился!
— Ага! — подумал шамес и, перестав жевать, приготовился слушать.
— Против этого влюбления есть одно лекарство: женить! — продолжал Фишбейн.
— Арон, погоди! — возразила Цецилия. — Доде надо втолковать, он еще одумается.
— А я говорю, — настаивал Фишбейн, отстукивая рукой каждое слово, — его надо женить, женить и женить!
— Женить — это моя специальность! — важно произнес рэб Залман. — Об этом нужно, ой, как подумать!
— Конечно, нужно подумать! — не унималась Цецилия: — Додя по-настоящему любит и никого не хочет, кроме своей шлюшченки!
— Вы знаете, — вмешался шамес, — когда червяк сидит на редьке, он уверен, что слаще ее нет ничего на свете!
Фишбейн поднялся со стула, пригласил рэб Залмана в кабинет, и шамес пошел за ним, на ходу бормоча вечернюю молитву. Когда он помолился, Фишбейн заговорил о кандидатках в невесты. Рэб Залман сообщал: кто родители, сколько лет невесте, какое у нее лицо, приданое и душа. У всех невест были порядочные родители, мало лет, много приданого, красивое лицо и добрая душа. Фишбейн вынул записную книжку и впервые вместо вычисления курса записал фамилии девушек.
— Помните, — наставлял Фишбейн шамеса, — теперь не прежнее время, делайте по-интеллигентному: берите ложу в театр, и пусть туда приходит невеста со своими, и я с Додей. Только не тяните дело!
— Еврей всегда спешит! — воскликнул рэб Залман и попросил денег на расходы.
— Больше всего мне подходит дочь Карасика, — признался Фишбейн, отсчитывая шамесу деньги: — Во-первых, она дочь доктора, во-вторых, я немного знаком с ним, и, в-третьих, он дает за ней два стакана бриллиантов. Но вы обязательно покажите мне жену доктора: через десять лет дочь будет вылитой маманей. Я сужу об этом по моей Цилечке!
— А-я-яй, как верно! — подтвердил рэб Залман, думая, что опять мало выпросил у Фишбейна. — Если мать — корова, то дочь — телка!