К Цецилии очень шло ее черное платье с золотой вышивкой. Ее приглашали танцовать, и она два раза вальсировала со Шпильманом. Когда тапер, вертясь юлой на стуле, заиграл танго — предтечу похабного фокстрота, — Шпильман шаркнул ногой перед Цецилией и протянул ей руку. Пары уступили им дорогу. Цецилия, покачивая бедрами, прошла несколько шагов и улыбнулась Берточке, которая танцовала с Додей.
— Господин Шпильман, — тихо сказала Цецилия, чувствуя нахальную коленку партнера, — кажется, вы танцуете с семейной женщиной!
Шпильман прижал ее к себе, и его горячая ладонь легла на ее грудь. Цецилия покраснела, оттолкнула его и хотела позвать мужа. В эту минуту Степан Гордеевич подрался с Карасиком.
Нельзя сказать, чтобы Лавров был пьян: ему приходилось и больше выпивать, но спьяну ему показалось, что все отворачиваются от него, и он захныкал от обиды. Быстрый Карасик положил ему на плечо руку и спросил:
— Как торгуется?
— Плохо, господин яврей, плохо! Одели, обули мы нашего брата, а вы нами командуете. Разных инспекторов по нашу душу наслали, — ложись да помирай!
— Помилуйте, при чем здесь евреи?
— А при том, что они Рассею немцу продали!
— Феноменальная глупость! Я удивляюсь вам!
— Будя притворяться, ядрена балалайка! — вдруг крикнул Лавров и полез с кулаками на Карасика. — Скажешь, Христа тоже не продавал?
Фишбейн бросил метать банк, подбежал к Лаврову побожился, что Карасик не продавал Христа. Лавров столкнул Карасика и, обняв Фишбейна, попросил:
— Ароша, уважь ты меня! Закажи русскую!
И Фишбейн велел таперу играть плясовую. Петька обиделся на то, что попрали его полномочия, и сердито орал:
— Тарантелла ва финит! Маестра, камаринская, силь и пли!
Лавров застегнул пиджак, топнул ногой и пошел, рассправляя руки и хлопая в ладоши. Выбивая ногами дробь, он подкатил к одной из теток, схватил ее за руку и увлек за собой. Тетка отмахивалась от него, но боялась и шла. Лавров пустился в присядку вокруг своей дамы и, вскидывая ноги, взревел:
— Музыка, шибче!
И Петька подхватил:
— Маестра, плюви!
Гости смеялись и в такт Лаврову хлопали в ладоши. Он грузно сел на пол и не хотел подыматься. Фишбейн поручил Петьке проводить отца домой.
Тетки увели молодую в спальню, и, озираясь, туда же шмыгнул Додя. Тетки приложились глазом к скважине, поднесли пальцы ко рту и на цыпочках отошли от двери.
Фишбейн смотрел в окно. Небо прорезал край раскалившегося на морозе солнца. Над городом клубился розоватый пар. Напротив, — на крыше, — снег, утыканный миллионами иголок, сверкал и переливался. По крыше с удивительным спокойствием шла рыжая кошка, мерила лапкой глубину снега, выдергивала и трясла ею. Ее внимание привлек дым, который черным штопором вывинчивался из трубы: водопроводчик затопил в котельной.
О чем задумался Фишбейн? Вчера он достал шкатулку с драгоценностями и подсчитал общую стоимость. Прибавил к этому золото и валюту по курсу специальной котировальной комиссии, оценил приблизительно свой товар, считал, считал и плюнул:
— Хорошенькое дело! Собственного капитала узнать не могу! Где справедливость?
Он припомнил всю головку московских нэпманов, прикинул, сколько они имеют денег, и вышло, что человек пять могли с ним поспорить. Это переполнило его сердце радостью и, похлопав рукой по шкатулке, он похвалился:
— Вот вы где у меня сидите, товарищи! С такими денежками везде примут и поклонятся!
Теперь его близким родственником стал доктор Карасик, и через него Фишбейн предполагал расширить коммерческие операции. Он заботливо проводил доктора, подал ему шапку и застегнул на нем шубу.
— На дворе двадцать один градус, — уговаривал его Фишбейн, — после тепла легко схватить бронхит. Вы не бережете здоровье. В наше время здоровье дороже денег!
Прощаясь, гости наперебой приглашали к себе Фишбейна. Женщины целовались с Цецилией, и она просила их чаще навещать новобрачных. Когда все разошлись, она обратилась к рэб Залману:
— Наели, напили и думают, что без них нельзя обойтись! Вы сосчитали, сколько они переколотили (посуды? Еще одна такая свадьба и можно по миру пойти!
Шамес пошел в кухню, чтоб узнать о посуде. Положив голову на подоконник, повар храпел на кухонном столе. Укрывшись с головой ватным одеялом, Луша спала на кровати. На стульях две тетки боролись со оном, а под стульями покоились возбудительницы она: бутылки с опивками наливок. Рэб Залман не стал никого будить, почесывая под мышкой, обдумал, где ему устроиться на ночь, и выбрал место в столовой подле отопления. Он сдвинул в ряд шесть стульев, постелил на них свою шубу и, сняв сюртук, начал молиться. Он молился очень усердно: многие из гостей пригласили его к себе, чтобы потолковать о своих дочерях.