— Знаете, мосье Карасик, мы недовольны Берточкой!
— Да, Додя совсем потерял голову, — подтвердил Фишбейн и, видя удивленное лицо Карасика, подумал: — Играет, мерзавец, определенно играет!
— Не понимаю, на что вы намекаете? — спросил Карасик, еще сильней удивляясь. — Берточка мне ничего не говорила!
— Она ему ничего не говорила! — воскликнула Цецилия. — Что же, по вашему, Берточка, — не тут сказано, — не калечка?
— Зачем так резко! — проговорил Карасик. — У нее была на правой груди саркома и ее оперировали!
— О-пе-ри-ро-ва-ли? — повторили в один голос супруги и взглянули друг на друга.
— Я тоже мать, — решительно начала Цецилия, — и меня очень интересует, почему вы этого не говорили до свадьбы? Или вы думаете, что вы умник, а мы с Ароном дураки? Арон, не молчи же!
— Мы коммерсанты и будем говорить прямо, — поддержал жену Фишбейн. — То, что вы недавно дали Берте, то я дал моему сыну раньше! Посчитайте, сколько мне стоило девять лет среднего образования, потом высшего, все эти репетиторы, гувернантки, солдатчина!
— Не забывайте, — защищался Карасик, — Берточка — дочь доктора!
— Подумаешь! — взмахнула руками Цецилия, — доктор — какая личность!
— Погоди, Цилечка! — остановил ее Фишбейн. — Верно, вы — доктор, но у вас не докторская специальность! Вы понимаете, что мы, слава богу, живем в советской республике, и завтра же Додя может дать полный развод вашей дочери!
— Я тоже желаю счастья нашим детям, — мягко заявил Карасик, отступая. — Мы же с вами, как-никак — европейцы! Зачем вы хотите разбить молодую жизнь? — И, не дожидаясь ответа, он полез в боковой карман, достал несколько футляров и продолжал, открывая их по очереди: — Я приготовил подарки и не успел передать: вам; мехутн, старинный хронометр, обратите внимание на золото и на бой!.. А вам, мехутонестэ, — королевский кулон, шестнадцать карат, ни одного пятнышка!
Фишбейн пощупал крышку часов, нажал репетир, послушал бой и похвалил. Цецилия надела на грудь кулон и улыбнулась себе в зеркало:
— Он больше моего, как ты думаешь? — спросила она, повернувшись к мужу.
— Очень больше, — успокоил ее Фишбейн и, положив хронометр в футляр, спрятал его в карман.
Фишбейн прикинул в уме общую стоимость кулона и часов, не забыл об японском сервизе, и подумал, что, в сущности, Карасик — порядочный человек. Другой бы просто напросто согласился на развод и потребовал обратно два стакана бриллиантов. Фишбейн никак не мог бы их отдать, потому что камни были давно пущены в оборот. Он поблагодарил доктора и признался:
— Мне очень неприятно, что мы имели с вами такой разговор. Я и жена постараемся повлиять на Додю. Правда, Цилечка? Конечно, — почти запела Цецилия. — И вы, мехутн, поговорите с Додей. Он считает вас передовым деятелем.
Горничная принесла упакованный в корзине из-под яиц сервиз. Фишбейн завернул корзину в газету, перевязал ее веревкой, как кусок дорогого шелка, и, подняв на пальце, заявил:
— Вот вам заграница: большой сервиз — легче пуха!
Когда супруги выходили от Карасика, их радушное настроение подогрелось действием бенедиктина. Цецилия спускалась боком, держась за перила и медленно переставляя ноги; Фишбейн шел сзади, неся корзину, и уверял жену, что она своей походкой волнует его.
Они шли по Петровке. Улица опустела, но витрины магазинов были ярко освещены. Супруги смотрели на каскады разноцветных материй, белья, верхней одежды, на радугу оранжевых цветов, драгоценных камней, лоснящихся мехов, узкогорлых бутылок вина, кустарных игрушек, конфект и шоколада. Фишбейн чуть ли не впервые столкнулся со всем этим лицом к лицу, и самолюбие старого купца ужалило его в сердце:
— Настоящие маги и волшебники! — воскликнул он. — Действительно, у них есть товар, но покупателя у них нет. Приличный человек к ним не пойдет, а их брат не имеет денег. Если бедняк и купит что-нибудь, так это будет такой дрэк, что он через два дня побежит к нам. Мы его умаслим и всучим тот же дрэк, но под другим названием и дороже!