— У вас в кассовой ошибочки!
Потом пощелкал на счетах и, словно найдя холерный вибрион, провозгласил:
— В главной книге баланс не сходится! Это строго карается советским законом! Вы должны мне рассказать всю правду: финансовый инспектор, как священник, только тогда отпускает грехи, когда видит чистосердечное раскаяние!
— Я — еврей. У нас исповеди нет! — пошутил Фишбейн.
Но было не до шуток: этот же Громов обложил соседей-мануфактуристов таким уравнительным сбором, что они взвыли, как собаки. Фишбейн побывал в юридической консультации, забежал к подпольным стряпчим и от пятого-десятого узнал, что Громов легко клюнет на красивую брюнетку. Фишбейн заплатил своей кассирше жалованье, отпускные, выходные, и пригласил на ее место шикарную Сузи…
Фишбейн вошел в магазин, напевая арию из «Баядерки», и поздоровался с новой кассиршей:
— Его еще нет? — спросил он и положил перед ней коробку конфект.
Сузи взяла конфекты, поднесла ладонь к губам Фишбейна и, томно вздохнув, ответила:
— Его нет, но мы готовы! — и она незаметным движением обнажила плечо.
— А, ну-ну! — поощрил ее Фишбейн и пошел в контору.
Навстречу ему поднялся рэб Залман. Он был в люстриновом пиджаке, в серых, полотняных брюках и в руках мял белый картуз с черным козырьком. Шамес сказал ему, что был у Карасика, и видел Додю.
— Что же он говорит? — спросил Фишбейн, садясь напротив рэб Залмана. — Или он ничего не говорит?
— Чтоб вы имели счастье от вашего сына. — пожелал ему шамес. — Он говорит очень плохо о своем отце!
— А именно?
Рэб Залман сморщился, съежился, развел руками и всем своим видом показал, что этого он никак не может передать:
— Я ему сказал: Моисей заповедал Израилю: чти отца твоего и мать твою! Всякий, кто идет против своих родителей, тот великий грешник.
— Это на него подействовало?
— Почти да. Он обещал все рассказать матери!
— Что вы наделали? — воскликнул Фишбейн. — Это как раз не нужно! Вы знаете характер моей жены, — она меня заживо съест!
— Каждый мужчина думает, что только одна злая женщина есть на свете, и это — его жена!
Фишбейн собрался отчитать шамеса, откашлялся, расставил пошире ноги и положил руки на колени. Рэб Залман, поспешно надев картуз, поставил свой зонт между ног и внимательно смотрел Фишбейну в рот. Дверь открылась, — Сузи попросила разрешения войти и показать фининспектору торговые книги. Фишбейн вскочил с места:
— Пожалуйста! — пригласил он, подставлял Громову стул. — Прошу вас! — и сняв со стола свою шляпу, попятился к двери.
Рэб Залман бросился за ним, раньше его вышел из конторы и направился к выходу. Фишбейн поймал его между дверями, оттащил в угол и, держа за лацканы, сказал:
— Что этот фин хочет от меня? Он хочет меня ограбить, да? Так не надо давать патента, не надо кричать о красных купцах, а надо опять отобрать у нас все и выгнать в шею. Что — я прошу богатства? Дайте, чтобы я верил, а не боялся, что ви возьмете с меня полтора, когда я наживу один рубль. Возьмут — это ничего, а то издеваются: вы богатый человек, что вам стоит поддержать республику! Я и сам думал, что хорошо заработаю: чистое дело, свой покупатель, наличный расчет! И сколько они меня ни давят, я переторгую любой госорган.
Рэб Залман начал разбираться в сбивчивых фразах Фишбейна. Отыскав на его пиджаке пятнышко, он поскоблил пятнышко ногтем:
— Вы таки переторгуете! — вставил он свое слово. — Пока толстый похудеет, худой подохнет!
— Я согласен: пусть вернется военный коммунизм, — продолжал Фишбейн, не слушая его, — я буду служить за паек, получать по карточкам, потихоньку подрабатывать и считаться рабочим! Разве я неправильно говорю? При царе все евреи были козлами отпущения, при большевиках все нэпманы — козлы. И знаете, это еврейское счастье, что среди них много русских козлов!
— Это еврейское счастье! — повторил шамес, увидав, что за спиной Фишбейна стоит ломовой извозчик со счетом: — Вас спрашивают!
Фишбейн обернулся:
Тебе тоже некогда? — спросил он и пошел с ломовым в магазин.
Рэб Залман оглянулся и быстрыми шажками побежал по Юшкову переулку, перебрался на другую сторону, свернул за угол и перевел дыханье. Он направлялся к доктору Карасику, чтобы рассказать о странном поведении Арона Соломоновича, и надеялся, что за это доктор не отпустит его с пустыми руками. Шамес переженил много людей на свете, но никогда не случалось такой истории, как с молодым Фишбейном: новобрачный живет на квартире отца жены, жена его на квартире отца мужа, отцы дуются друг на друга, и он, рэб Залман, может от всего этого схватить белую горячку. Если бы молодые жили вместе, отцы были бы в мире, рэб Залман ходил бы в гости к молодоженам и отцам, угощался за их здоровье и получал ото всех детям на шоколад. Дети у рэб Залмана росли, число их увеличивалось: его сорокалетняя Лия, — честь и слава такой родильнице! — готовилась подарить ему шестого ребенка. Неизвестно, к каким бы выводам пришел шамес, если-б не стал накрапывать дождь. Он раскрыл зонт, перестал сетовать на судьбу, и зонт, поддуваемый ветром, как черный парашют, повлек его через Лубянскую площадь…