Фишбейн тихо приоткрыл дверь конторы: положив голые локти на стол и поставив лакированную туфельку на пыльный сапог фининспектора, Сузи раскладывала перед ним книги. Инспектор мурлыкал, посасывал ус и, не спуская с нее глаз, гладил ее по спине. Фишбейн бесшумно прикрыл дверь: все было в порядке. Он похвалил себя за то, что не поскупился на Сузи: она стоила больших денег, — она работала толково и быстро. Фишбейн сел за кассу, получал с покупателей деньги и подгонял приказчиков.
— Получить бы с вас, гражданин! — сказал ломовой, снимая барашковую шапку.
— Проси, не проси — не могу заплатить! — заявил Фишбейн, мельком взглянув на счет. — Ты пойди домой, напиши счетик, или пусть жена напишет, купи утром гербовую марочку, наклей на счетик, распишись через марочку и приходи! Теперь у нас строго: фининспектор без счета и без марки не велел платить!
Ломовой непочтительно отозвался о матери фининспектора, плюнул и попросил до завтра на папиросы. В эту минуту переулок всколыхнула музыка: приказчики, покупатели и покупательницы бросились к окнам. Фишбейн запер кассу, положил ключи в карман и посмотрел в окно.
По мостовой шли ровным шагом красноармейцы, над ними стальной щетиной качались штыки, впереди них ехали верхом командир и комиссар. Под комиссаром гарцовал белый жеребец. Комиссар отпустил мундшучный повод, подтянул трензельный и отставил каблуки. Оркестр встряхивал воздух, зажатый в узком переулке, и воздух гудел, клокотал и раскатывался колокольчиками. Командир скомандовал:
— Напра-во!
Команду подхватили, и позади рядов поднялось красное знамя…
— Тоже удовольствие! — сказал Фишбейн.
— Здорово шагают, — пришел в восторг ломовой. — Ребята, что надо!
Фишбейн вернулся к своей кассе, дал ломовому на папиросы и пересчитал выручку: с каждым днем она увеличивалась. Инспектор, — откуда только разнюхал он? — правильно установил сумму оборота. Фишбейн на блок-ноте вычислил процент обложения, и вышло, что его прибыль должна уменьшиться на четырнадцать процентов. Он наживал на товарах сто процентов, на хороших сортах — двести-триста; но никакому правительству он не подарил бы и одного процента. Он был твердо убежден, что правительство существует для него, а не он для правительства: прежде чем обложить налогом, должны были получить от него согласие.
Он встал, прошелся по магазину, вынул золотой хрономерт и надавил репетир, — хронометр пробил два: инспектор и Сузи сидели в конторе третий час. Фишбейн забеспокоился: не составляет ли Громов протокол? Он прошел мимо двери конторы на расстоянии шага, насторожился и ничего не услыхал. От волнения он зашагал по магазину, поглядывая на дверь и проклиная гу минуту, в которую он пригласил Сузи. Теперь Фишбейн удивлялся, что нашел в ней какие-то дипломатические способности и поручил ей такие ответственные переговоры. Он ясно представлял себе инспектора, называющего такую сумму уравнительного сбора, что него, Фишбейна, глаза вылезали на лоб. От этой мысли он забегал, как ошпаренный. Наблюдая за ним, покупатели потихоньку спрашивали приказчиков, — в своем ли уме их хозяин.
Когда Сузи вышла из конторы, Фишбейн чуть не обнял и не расцеловал ее на глазах у всех. Блузка ее была изрядно помята, юбка с’ехала на бок, и волосы торчали космами. Она оправила платье и, взяв шпильки зубы, заявила:
— Весь нос мне облизал!
Фишбейн оттащил ее за прилавок, закрыл собой от взоров любопытных и шопотом спросил:
— Ну, как вы с ним?
— На столе, под музыку! — откровенно призналась Сузи, запудривая лицо и вооружаясь губной помадой. — Все чернила пролили на ваши книги!
— Пустяки! — утешил Фишбейн ее. — А Громов согласен?
— Конечно, согласен! — ответила Сузи, подрисовывая карандашом брови. — Только мне придется еще разок поговорить с другим…