— Слава богу, у вас перед пасхой будут деньги! — сказал Фишбейн, поторговавшись и отсчитывая деньги шамесу.
— Долгов у меня больше, чем денег, — возразил ему рэб Залман, пряча керенки в карман, — а денег у меня столько, сколько у нашего раввина свиней.
Получив вещи из сейфа, Фишбейн почувствовал себя на советской земле так же хорошо, как на романовской. В его квартире было пять комнат, комнаты были обставлены красивой мебелью: в спальне — красное дерево, в Додиной комнате — ореховое, в столовой — карельская береза, в кабинете — дуб, в гостиной — стиль ампир. На стенах в массивных золоченых рамах висели картины — большей частью копии с популярных картин, висели полки и полочки с фарфоровыми и бронзовыми вещицами. Среди вещиц была серебряная статуэтка богини Дианы, нагота которой приводила Цецилию в исступление, а Фишбейна в восторг. Он нередко отвинчивал голову, руки и ноги богини, мыл их и чистил мелом. В каждой комнате были свои гардины и занавески, была своя арматура: тюльпаны, люстры и ампли. В столовой стоял безрупорный граммофон, в кабинете — аквариум с золотыми рыбками, и в гостиной — рояль Генриха Циммермана. По заведенному порядку все это чистили, мыли и вытирали. Еженедельно полотеры вытряхивали ковры и коврики, наставляли баррикады из мебели и танцовали на одной ноге.
Жить да поживать Фишбейну, наслаждаться квартирой, мебелью и женой. Но объявили призыв Додиного года, и жизнь Фишбейна запрыгала, как телега по булыжникам. Куда только не водил и Не возил он своего сына? Он счет потерял и людям и деньгам. Он заставил бегать по городу рэб Залмана, и шамес показывал чудеса скорости и настойчивости. Фишбейн умолял Лаврова, как друга и отца, помочь горю; но у Лаврова была своя забота: он сам не мог пристроить мобилизованного Петьку. А Хухрин? Штабс-капитан заявил, что теперь все шпана на шпане, шляпа на шляпе, и не ему, офицеру старой армии, разговаривать с ними. Как же от всего этого не притти в отчаяние? Цецилия выплакала все глаза, Фишбейн бил себя в грудь: он не хотел отдать единственного сына и пошел бы за Додю к чорту на рога! Он гладил сына по голове и даже слушал его стихи. Время тянулось, как материя, которую перемеривают аршином, и наступали последние сроки. Чем бы это кончилось, если бы Фишбейн не заглянул в свою записную книжку?
— Ай! — воскликнул он, хлопнув рукой по лбу. — Мы совсем забыли о Константине Константиновиче Бочарове. Он же — регулярный военный врач!..
В первый пасхальный вечер на обеденном столе играли золотыми ободками тарелки, сверкали серебряные бокалы, на блюде лежало крыло курицы, печеное яйцо, свежий огурец и смесь из вина, тертых орехов и яблоко®. Возле стола сдвинули два стула, на них положили подушки, — стулья и подушки покрыли простыней. Надев китель и ермолку, Фишбейн осмотрел стол: все ли в порядке? Он погрузился в белое сиденье. Цецилия пригласила гостей к столу, — их было много: родственники, нужные люди, знакомые по торговле и синагоге. Фишбейн налил в бокал изюмного вина и наполнил бокал пророка Илии. Бокал был в три раза больше остальных: не имел ли пророк пристрастия к алкоголю?
— «Благословен ты, Адонаи», прочел по древнееврейски Фишбейн, подняв свой бокал: господь наш, царь вселенной, сотворивший плод виноградный!
Гости повторили эти слова и выпили. Фишбейн налил всем вина во второй раз и стал совершать положенные обряды: умывал руки с молитвой и без молитвы, раздавал кусочки огурца, обмакивая их в соленую воду, прятал под подушку кусок мацы и слушал четыре вопроса. Вопросы задавал Додя. Гости похвалили его. Цецилия просияла. Додя растерялся и выпил чужой бокал.
Фишбейн читал пасхальное сказание, брат Цаум забирая в кулак клинушек бороды, повторял за ним. Рэб Залман раскачивался, распевал каждое слово и жестами умолял хозяина не спешить. Мужчины читали вразброд. Кто не умел читать, смотрел в книгу, а для виду шевелил губами. Женщины давно дожидались чтения, чтобы под шумок поговорить: