Розен спросил, на какой мотив поется «Адлерская песня»? Бестужев напел «Как по камешкам чиста реченька течет…»
Последовал приказ писарям размножить текст, не медля, учить во всех взводах. Барон обещал доложить о песне императору.
Менее всего Бестужев хотел, чтоб царю докладывали о его песенном сочинительстве. Недолго связать новые куплеты со старыми…
В своей каютке Бестужев повалился на койку. С лёта писавшаяся песня опустошила его. В ней — прощание с морем, с комочками облаков в полуденной сини, с молодыми солдатами и усачами-ефрейторами.
Он настолько свыкся с чувством прощания, что, не понуждая себя, вел обычную жизнь. Писал письма, выполнял необременительные обязанности адъютанта. Даже сложил песню; полюбится солдатам — переживет автора. Век доброй песни дольше человеческого. Но скорее всего, возьмут мыс Адлер и — канет в Лету «Адлерская песня»…
Не давало покоя письмо, отправленное матушке и Павлу накануне выхода в море. Он никогда не рисовал свое житье слаще, чем оно было; искренность с близкими — первая заповедь.
Но в этом письме к родным слишком много прощального. И в денежных распоряжениях, и в поцелуях, посланных «петровским братьям», и в просьбе о матушкином благословении, и в целовании образа, даже в привете всем, кто не поминает лихом…
Бестужев сделал приписку, обращенную к Павлу:
«Обнимаю тебя, любезный брат. Если не приведет бог свидеться, будь счастлив. Ты знаешь, что я любил тебя много. Впрочем, это не эпитафия; я не думаю и не надеюсь умереть скоро, но все-таки, на всякий случай, лучше проститься. Не худо сделаешь, если задержишь письмо к матушке до следующего известия, чтобы не дать ей напрасного беспокойства».
Он звал смерть и гнал ее от себя, готовился к смерти, особенно после известия о гибели Пушкина, и готовился — нерешительно, растерянно — к дальнейшей жизни.
Противоречивые начала забирали силы, нужные, чтобы встретить череду дней, таящихся в тоскливой неизвестности…
6 июня гренадеры распевали песню, сочиненную прапорщиком Бестужевым. Он подошел к взводу и затянул вместе со всеми.
Вот когда, вот где сбылось — услышал, как солдаты поют его песню, пел с ними… Да слова не те…
Солнце стало в зенит, и эскадра бросила якоря. Шхуна «Гонец» пустилась разведать берег для десанта да мыс Адлер.
Бестужев хотел в шхуну, но его задержал Вольховский. Требовалось расписать порядок, в каком высадятся роты, определить значки для каждой гребной лодки во избежание путаницы при высадке.
Вольховского тревожит полное неведение насчет противника. Бинокль упирается в таинственный горны кряж, непроницаемую чащу.
Нагнувшись над бортом, Бестужев вместе с Потоцким смотрит на черную воду, зыбкую серебристую дорожку, отражающую луну.
— Вы — счастливец, Альберт Игнатьевич, видели океан… Мне не суждено насладиться океанским простором. И Пушкин…
— У вас, милый Алек, многое впереди, — Потоцкому не нравится настроение Бестужева.
— Впереди у меня…
Бестужев складывает три пальца.
Потоцкий опускает мягкую ладонь на плечо Александра. Откуда печаль? Солдаты поют его бравую песню. О ней узнает император.
Бестужев осторожно снимает руку Потоцкого и, пожелав доброй ночи, уходит в свою тесную каюту.
На рассвете, не вставая с корабельной койки, кладет листок на табурет, привинченный к полу. За двойным стеклом круглого окна зеленеет мыс Адлер.
«Если меня убьют, прошу все, здесь найти имеющееся… («нескладно, бог с ним, разберут…»)… платье отдать денщику моему Алексею Шарапову. Бумаги же и прочие вещи небольшого объема отослать брату моему Павлу в Петербург. Денег в моем портфеле около 450 р.; до 500 осталось с вещами в Кутаиси у поручика Кириллова. Прочие вещи в квартире Потоцкого в Тифлисе. Прошу благословения у матери, целую родных, всем добрым людям привет…»
Запнулся. От кого привет? Для солдат он — «их благородие». Для людей, с которыми сводила судьба, он был государственным преступником, ссыльным, разжалованным, был путешественником, наблюдателем, сочинителем, был нижним чином…
Он всматривался сквозь корабельное оконце в утреннюю игру волн.
«…привет русского».
Кем бы он ни был, но жил для России, жаждал ее благоденствия.
В кубрике, где пахнет щами и жареным салом, солдаты обряжаются в чистые нательные рубашки. Чарка поутру — обещание высадки.
Бестужев с трапа наблюдает за этими совместными — без слов — приготовлениями к схваткам, к смерти.
Ветер, менявший направление и силу, вынуждая крейсировать вдоль берега, теперь стих, корабли застыли полукругом на пушечный выстрел от суши, Люковые орудия ощупывают берег.
Контр-адмирал Эсмант, барон Розен и Вольховский, укрывшись под полосатым навесом, в подзорные трубы рассматривают заросли.
Чужой в душном кубрике, Бестужев и здесь никому не нужен.
— Владимир Дмитриевич, — Бестужев сзади приближается к сосредоточенному Вольховскому, на котором белый чесучовый сюртук, тяжелые эполеты с бахромой.—
Я разом с солдатами.
— Нет нужды; место адъютанта подле генерала.
Смягчая начальственную резкость, Вольховский цедит относительно жизни Бестужева, коя дорога всем.
— Всем? — саркастически удивляется Бестужев.
Не желая того, Вольховский задел больное место. Бестужев уверен: ему самому впору быть генералом. С Вольховским они погодки, тот был замешан в заговоре, теперь, однако, начальник штаба корпуса, а он — сорокалетний адъютантишка с растущим животом, чье место в цепи определяют другие, поелику «дорожат» его жизнью.
— Слушаюсь, ваше превосходительство!
— Полно, Александр Александрович, — примирительно отозвался Вольховский. — Дело заваривается горячее. У черкесов укрытия, окопы. Станут стрелять с деревьев, из-за камней…
«А вы ожидали хлеба-соли?»— хотел огрызнуться Бестужев, но прикусил язык. Он высадится вместе с Вольховским, Розеном, однако на берегу…
Грянули полтысячи корабельных орудий. Мыс затопило дымом. Но гранаты не слишком опасны черкесам в их глубоких рвах. Вольховский прав: дело начинается куда какое жаркое.
Бестужев выпрыгнул из лодки до того, как плоское дно ее прошуршало по песчаной отмели. Зачерпнув сапогом воду, бегом в окоп, рубанул шашкой не успевшего удрать горца.
Лодка за лодкой подходили к берегу. Стрелки, согнувшись, быстро проскочив открытое место, исчезали в зеленых зарослях.
Авангардом командовал худощавый, подвижный капитан Альбрандт. Разгоряченный Бестужев крикнул ему что-то веселое. Он старался не отставать.
Следом за мингрельской милицией в пестрых одеяниях высадился штаб. Вольховский сложил рупором руки: «Бестужев! Бес-ту-жев!» Эхо повторило: «Шев!» Насмешливый голос откликнулся: «Еще жив!»
Цепь капитана Альбрандта втягивалась в чащу, продираясь сквозь заросли.
Альбрандт выскочил около Бестужева:
— Кажись, оторвались от своих, Александр Александрыч…
— Какая теперь ретирада! Постреляют не хуже куропаток!
В голосе Бестужева радостное возбуждение, Альбрандт недоуменно покосился на него. Отступать разумнее, чем гибельно отрываться от главных сил и соседей. Черкесы освоились после первого натиска, бьют из укрытий, не жалея пуль и пороха.
До берега было уже добрых версты три, впереди — лесной аул; горцы не уступят его задаром.
Капитан Альбрандт скомандовал своим стрелкам отходить по одному, отстреливаясь из ружей.
Распрямившись, Бестужев грузно ломился через гибкое сплетение ветвей, колючий кустарник трещал под мокрыми, в болотной грязи сапогами, Он не слышал посвиста пуль, залихватских выкриков черкесов. Сердце стучало гулко, кровь толчками билась в жилах…