– Неправда! Солнышко бы отсюда никуда не уехала, – отвечал Семен с просохшими глазами, чувствуя, как дает слабину ведьма.
– Она б не уехала. У нее здесь жених имеется. Детдомовский, – подтверждала мать.
– Только об этом и судачила: мол, найду его, и сделаем мир лучше. Чтоб ни одного детского дома на земле больше не осталось, – вспоминала крестная.
– И так складно сказки свои рассказывала, мы уж сами представляли, как институт она местный управленческий закончит, как я ее в администрацию устрою, – смахивал слезу крестный.
– А потом бы и Славика ейного отыскали. Вот такую б свадебку сыграли! – помахал мягким кулаком в воздухе плачущий отец. – И все вместе б навели в регионе порядок. Занялись бы беспризорными…
– Настоящее сердце в гробу будет еще долго биться, как вечная батарейка, хотя тело начнет разлагаться, и чем дальше, тем меньше шансов спасти, – четыре пары глаз с надеждой устремились на ведьму. – Четыре судьбы в расход пустить придется, чтобы заплатки наложить на дырку.
Лица родственников погрустнели, но не испугались.
– Что нужно от нас, не томи?
– Дело сложное… Если не выгорит, четыре… нет, пять мертвяков у меня в избе окажется. Придут вас искать и меня на дыбы сажать. А я без сил лет на пять, открытая всем злым ветрам останусь, – она сжала кулаки. – Поэтому в случае неудачи ее сердце себе возьму как батарею для обороны. Купол поставлю, чтобы лет пятьдесят меня никто не тревожил. Но чужое сердце без разрешения брать нельзя. Совесть равновесные силы потревожит, поэтому спрашиваю вас как попечителей, согласны на такой уговор?
– А если получится? – не павшим духом спросил Семен.
– Ну а если получится, она оживет, а каждый из вас помертвеет немного, ибо поплатитесь той частью души, что за чувства, радость, желание жить отвечают. Станете рабами бездушными. Манкуртами. Хотя вам и не привыкать собственно. Может, даже и не почувствуете разницу, – она скучно пожала плечами. – Останется у вас только два тела, физическое и родовое. Потому совесть вами командовать станет. И только служа роду и народу, от этого станете к жизни силы черпать. Все пресно сделается кроме сострадания к ближнему и желания помочь каждому встречному-поперечному.
Все четверо побледнели, но не запротестовали. И кивнули головами в знак принятия условий.
– Не все это… – и ведьма опустила глаза в пол. – Девочка у меня останется жить. Навсегда. Ибо ей в людское племя, краткоживущее, больше входа нет. Не будет она больше человеком в вашем понимании: станет мысли читать, сквозь стены ходить, все живое понимать, по воздуху летать. Не стареть… А за чудеса, Семен, ты не понаслышке знаешь какими средствами, топорами да винтовками, приходят расправляться, – и посмотрела на большую раму, в которой стояли черно-белые фотографии родных. Среди прочих фотография красивой женщины с пышной старинной прической, очень похожей на Василину. – Останется у меня жить и моей ученицей станет. Изредка, может, позволю навещать. Да только вы сами ее забудете скоро.
Родственники печально молчали.
– Небеса закрыты на замок. Ангелы уже давно не слышат наших молитв. Мой отец знал, как Верхний лок открывается. Да, вместе с его гибелью тайна открытия порталов ушла. Ваше Солнышко достать можно лишь через инферно поганое, оттуда силу вызывать придется. Найти помощника средь чудищ адовых, кто сквозь миры гулять умеет, привести его сюда и… Если смогу устоять перед звериным соблазном сожрать вас с потрохами, – скрипнула зубами Василина, – то оживлю девчонку. Ну а если поддамся зову чудовищному расквитаться с людишками паршивыми, в аду гореть достойными, – и она нехорошо улыбнулась парочкам, – не ропщите! На то духи древние навные и заточены.
Молчаливые согласия были получены и Василина удалилась в соседнюю комнату. Возвратилась оттуда с какой-то коробкой. И стала доставать и раскладывать неизвестный прибор, похожий на музыкальный, с металлическим гонгом посередине. Она привела его в действие и тот, словно маятник, стал раскачиваться в разные стороны, глухо ударяясь о звучный металл.
Тун-тун-тун, – сначала заговорил маятник, потом успокоился, и вновь – тун-тун-тун, – с каждым разом чуть ускоряясь в полете. Василина покрутилась вокруг своей оси несколько раз, опустила голову на грудь, будто уснула, ее волосы разметались в разные стороны… И вдруг, заговорила с маятником, который теперь двигался несинхронно, на незнакомом языке,.
– Тун-тун-тун-тун, – стучал маятник, как будто отвечая Василине.
Смотреть на это зрелище становилось жутко, но родители, лишь сглотнув горькую трусливую слюну, молча наблюдали.