Подошёл 1939 год. В ноябре его вызвали в военкомат.
— Хочу лётчиком.
— Пойдёшь в пехоту, Ригачин, — буркнул толстый майор.
— Смотрите, что я могу, — крикнул Николай и стал вертеться перед майором. Потом вскочил и быстро прошёлся по узкой половице.
— В авиацию, брат, этого мало… А ты, парень, и ростом не вышел, и умом, видать, не того… У тебя сколько классов? Пять? Ну так чего ты хочешь?
— Коля, ты опять молчишь. Ну, расскажи про самолёты…
— Не вышли мои самолёты…
Ульяна лежит на его руке близкая, понятная, будто всю жизнь рядом. Тихо в избе. Сверчок, прислушавшись на секунду, журчит снова. Часы тикают ровно-ровно. Вдруг с шумом срывается гиря.
— Немцы, — вскидывается Ульяна.
— Спи, спи, я рядом…
Николай гладит Улину голову, осторожно проводит пальцами по лбу, касается сомкнутых век, чувствует болезненно сжатые губы.
Впервые Николай вышел на люди зимой. Три дня мела метель, и по приказу коменданта жителей погнали километров за двенадцать на расчистку железнодорожного полотна. Ульяна, Зоя, Федора Алексеевна и Николай работали отдельно, группой. К полудню пригнали ещё людей с другого конца села. Зоя побежала к ним и вскоре вернулась с маленьким сухоньким старичком.
— Лев Иванович, преподавал географию, — отрекомендовался он Николаю. — Позвольте спросить, из каких мест?
— Ему можете доверять, Коля, — шепнула Зоя.
Домой они возвращались одной дорогой: Уля, Лев Иванович и Николай.
— Ничего вам не обещаю, молодой человек, но попытаюсь. Один мой ученик где-то здесь в подполье… Замечательный человек, исключительной честности.
Шаг за шагом, слово за словом. Отдаются слова где-то внутри гулким эхом, и сжимается сердце, как перед первым боем.
— Вам приходить ко мне пока не следует, а вот супругу — милости просим…
— Лев Иванович, поскорее бы узнать…
— Думаю, что не раньше весны… Тогда будет смысл действовать, а сейчас глядите, эко метёт… Степь ровная на сотни километров. Не уйдёшь, не спрячешься, след за версту видно…
Руки тосковали по работе. Ульяна принесла из кладовки ящичек с нехитрым отцовским инструментом: молоток, гвозди, рубанок, стамеска. Напряла суровых ниток для дратвы, выпросила у соседей немного воску. Николай срубил одинокую берёзку в конце огорода, напилил тонких кружков, высушил их в печи, наколол беленьких, как мышиные зубки, гвоздиков. Из старых горбылей сколотил низенькую табуретку, только вместо дощатого верха прибил крест-накрест куски брезентового паса — такие сиденья были у всех в типиницкой мастерской. Привычное место для работы — как инструмент по руке.
Расположился напротив печки у низенького окошка, выходящего во двор. Ульяна с сомнением подолгу наблюдала за ним. Но заметив, что Николаю это не нравится, стала уходить из дому.
— Ну вот, можешь теперь смотреть…
Ульяна не поверила своим глазам — её сапоги и не её.
— Где же это ты так научился, — только и сказала.
— Думал, не смогу — времени столько прошло…
Губы Ульяны дрогнули, она быстро отвернулась, сняла с полочки керосинку и стала искать в печурке согнутое из напильника кресало, острый камень и мягкую, похожую на замшу, древесную губку. Сквозь окна в комнату вполз синеватый вечер.
— Приходила Федора Алексеевна, слышь, Уля? Сказала, что в Германию будут забирать…
Ульяна вдруг вздрогнула, руки опустились. Долго сидели они молча, не зажигая коптилки. Прислонившись к нему, Ульяна понемногу согрелась и вся ушла в трудную думу.
Слух о хорошем сапожнике позёмкой пополз по селу, и у Николая прибавилось работы. За делом и дни шли быстрее. Приносили юфть, а некоторые доставали где-то и лоскутки хрома.
Люди стали приглашать Николая к себе, в хату. Ему это было непривычно, но так уж заведено в Злынке — с давних времён ходили по домам пастухи, плотники, кравцы. Николай сначала шёл неохотно, хотя и стосковался по людским лицам, по нехитрому разговору.
Вначале он мастерил неподалёку — у соседей. У чужих людей он стеснялся и больше слушал, чем говорил. Присматривался.
Располагался, как и дома, у окна. В чистеньком ящике в спичечных коробках, в мешочках были у него гвозди, дратва, толстая свиная упругая щетина. В большой плетёной корзине держал он деревянные колодки на любой размер, в ученическом Ульянином пенале лежали сапожные ножи из ножовочного полотна, из патефонной пружины. На широкой дубовой кроильнице резал опойковый и подошвенный товар. Пахло воском и выделанными кожами. На душе становилось покойно, руки делали работу красиво и споро.