Как-то приходит он ко мне на передовую. Прыгнул в окоп.
— Комбат приказал взять «языка». Так я буду у тебя, Ваня, целые сутки местность изучать. А на следующую ночь к немцам пойдём «в гости». Когда будем возвращаться, ты нас прикрой своим «максимкой».
Миколай уже тогда командовал отделением разведчиков, хотя по званию был рядовым.
На следующую ночь они ушли и взяли разговорчивого фрица. Встретились мы с Миколаем около кухни. Радостный, фляжку достал, выпили за победу.
— Дельный «язык» оказался. К награде меня представили, к ордену Красной Звезды.
Нас из Злынки в 287-м полку было больше десяти ребят, все с одной судьбой — военнопленные. Дрались мы неплохо, как совесть велела, говорю это теперь, через двадцать лет. Нет, не стыдно нам ни перед детьми, ни перед внуками. Орденами наградили Захара Подойника, Ивана Олешкова, Григория Колесникова, меня. Погибли в боях за освобождение Польши Иван Выхристюк и Николай Ригачин.
…На том же конце Злынки, где стоит домик Ульяны, живёт плотник Григорий Никифорович Колесников, седой, с карими живыми глазами. Рассказ волнует его самого, и он не замечает, как слеза медленно сползает по щеке.
— Были мы с Николаем в одном разведвзводе. Я командир отделения, и он тоже. В Злынке мы почти не знали друг друга, а на фронте, можно сказать, братьями стали, зачастую вместе к немцам ходили.
Хорошо помню, как наш полк стремительно подошёл к Ключборку. Было ещё темно, но уже чувствовалось: вот-вот начнёт светать. Я и Ригачин получили приказ — разведать окраины города. И наши два отделения быстро пошли вперёд. Увидели лагерные побеленные бараки, но они были пустые. Подошли к домам, стали наблюдать. Тишина, видимость неважная, а тут ещё туман пополз. Вышли на первую улицу — никого. По левую руку стоял высокий домина, кажется, двухэтажный. Мы полезли с Николаем на крышу по пожарной лестнице, хлопцы наши внизу остались.
Рассветало, ветерок подул, туман согнал. Влезли мы на крышу, стали глядеть в бинокль и видим: в центре города копошатся немцы, снуют машины с пушками на прицепе. Всюду завалы, баррикады на перекрёстках. Долго на крыше не засиживались, надо было спешить.
Когда бежали назад, столкнулись лоб в лоб с немецкими пулемётчиками. Взяли их легко, и к своим.
Скоро началась артподготовка, мы пошли на штурм города. С первых же шагов завязались уличные бои. Драться приходилось за каждый дом, а дома там крепкие, кирпичные, прямо крепости настоящие.
Николаю везло и тут — немцы так и лезли на мушку его автомата. Действовал он здорово, только диски успевал доставать из вещмешка. А немцы нам попались злющие — в основном эсэсовцы — и жизнь свою поганую стремились отдать подороже. Я не считал, конечно, но мне так кажется, что больше десятка фрицев нашли себе смерть от пуль Николая, меткого его автомата.
Бой не утихал. Коля в распахнутом ватнике, ворот гимнастёрки расстёгнут — распарился, что-то всё мне кричал, а что — разве услышишь…
Четыре дома мы с ним «обработали». Выскочили на улицу, пули роем летят. У стен домов наши жмутся. Подбежали к комбату капитану Чёрному.
— Пулемёт бьёт, и ничего нельзя сделать!
И вот тут Коля сказал. Слова его я запомнил навсегда.
— Разрешите, я попробую.
Я не видел, как он полз, как пробрался к тому пулемёту — мы начали штурмовать соседний дом. Там мы задержались долго. Когда выскочили из дома, слышим, «ура» впереди кричат, стрельба перенеслась уже к центру города. Выбежали мы на площадь, а за ней снова такие же двухэтажные дома из красного кирпича. В них тоже фашисты засели, но эти сопротивлялись уже не так, скисли, одним словом. Мы полностью взяли верх. Вот там кто-то и сказал мне, что Николай убит. А как он погиб, на какую высоту свою взошёл — это я узнал поздним вечером…
…Мы долго молчим и курим. Григорий Никифорович рассматривает фотографии, которые мне недавно прислали из Ключборка.
— Да, вот она, эта улица. Вот и дома эти, похожие друг на друга. А вот это и есть тот самый дом. Смотри ты, даже подвальные оконца так и остались. А это что?
Руки колхозного плотника дрожат ещё сильнее.