Первыми, как всегда, под обрывом выстраивались врачи. Они держали широкий мешок из противохимической зелёной накидки. А дальше уже кто как. Лес рук, капустное поле голов. Кто посильней, товарища на плечи вскинет, да мало таких было в конце августа.
Проведёт немец кишкой вправо — тысячи людей, как рожь спелая под ветром, колыхнутся вправо. А ему интересно, он сразу в другую сторону — и там крики, стоны.
…Санька с Николаем жили в западной стороне. Под обрывом места им не досталось, и обосновались они на небольшом холмике, когда зной — плохо, а ночью прохладно. Но вот как-то раз гроза случилась. Вначале плясали все от радости, а потом…
Обвалилась южная сторона, и раненые, схоронившиеся в многоярусных пещерах, были замурованы навек липкой пузырчатой глиной…
Сегодня дневалит Николай. Значит, он должен достать еду и, если повезёт, воды. Главное — высмотреть, откуда появится бабка Артемиха. Она никогда не приходит на одно и то же место — хочет, чтобы всем досталось, хоть помалу.
Николай приблизительно догадывался, где она остановится нынче. Догадывался не он один, и там уже кружили другие.
Ему достались две большие кукурузины, вторую он мигом спрятал за пазуху — отнимут лишнюю, и не пикнешь, объясняй, что на двоих. Беда пришла негаданно. Худой, горбоносый, с горящими в чёрной глубине глазами, дежурный врач бросился к Николаю.
— Отдай, ты лишнее взял!
— Не твоё дело! — закричал Николай. — У меня друг помирает.
— Отдай раненым, товарищ, — и врач костлявой пятернёй скомкал ворот его гимнастёрки.
— Я тоже раненый… Показать?
Врач обмяк и, ссутулившись, медленно побрёл к «госпиталю».
Николай стал было рассказывать Саньке про случившееся, да вспомнил, что вчера присмотрел неподалёку на обрыве кустик лебеды. Он пошёл туда, лебеда была на месте, не зря, значит, мусором припорошил.
— Лебеда — корм первый сорт, — поучал он задумавшегося Сашка. — Аль ты всё спишь?
— Вон, послушай, как темнит, — сказал Саня.
Разговаривали начхим Пестрак и Васильич — старшина пулемётного взвода.
— Любил я этот ресторанчик, — гудел начхим в ухо лежавшему к нему спиной старшине.
— Как название, говоришь? — переспрашивал Васильич.
— «Арагви».
— Чудно как…
— Вначале я заказываю капусту квашеную с перцем. Затем икру паюсную — плошка стоит на льду, учти. Потом лобиа и, наконец, вместе с кахетинским Зюзя приносит цыплёнка-табака…
— Слышь, а как ты себе мыслишь, немец будет сидеть в том «Арагви»?
Пестрак ложится навзничь, заострившийся небритый подбородок торчит кверху.
Васильич подолгу рассматривает отросшие на ногах ногти и медленно обращается к Пестраку.
— Ты знаешь, немцы скоро начнут баланду варить. Ригачин, говорит, видел — котлы привезли вчера. Так ты нос не вешай, Ричард Максимыч.
Николай слушает разговор, щепочкой помешивая аккуратно нащипанную сизоватую лебеду. Потом незаметно отодвигает Санькины обмотки, будто будит его, из норки-тайника медленно достаёт серенькую прорезиненную упаковку от индивидуального пакета — весь запас их воды. Половину вливает в банку, размешивает щепочкой — борщ готов.
Саня поворачивает к нему голову и задумчиво цедит:
— Гляжу я на тебя, какое ж ты дерево, Микола. Поддакни Васильичу, ведь он же на тебя понадеялся.
Глаза у Николая вдруг начинают быстро моргать, и, на удивление самому себе, он вдруг кричит:
— Слышь, Ричард Максимыч, давеча видал. Их наши сгружали…
Сидящие рядом четверо связистов обрывают игру. С утра до вечера играют они в «козла». Карты крохотные, сделанные из разных бумажек, изучены на память: карта из голубого почтового конверта — дама пик, большинство карт — из немецких листовок.
Николаю чудно — по воду почти не ходят, едят одну траву, к проволоке ходят тоже редко.
Они молча выслушали, как Николай рассказывал про котлы, и, не сказав ни слова, стали играть дальше. Все четверо высокие и все какие-то большеголовые, но главная примета и предмет зависти западного угла карьера — целёхонькое обмундирование. У них были даже две пилотки на четверых.
Самый старший из них, с лицом, побитым оспой, нет-нет и прохрипит: