Но потом...
Потом он толкается бедрами, твердый член двигается внутри, снова, снова и снова. Очень глубоко. Очень медленно. Так намеренно ритмично и совершенно. Я стискиваю простыни в кулак, пока он ласкает заветное местечко, которое запомнил за последние несколько недель, местечко, которое обхаживал и поклонялся во имя секса.
Но это... то, что мы сейчас делаем — больше, чем секс.
Джош прерывает поцелуй, заглядывает мне в глаза и говорит:
— Детка, я хочу видеть, как ты кончаешь.
— Да, — шепчу я хриплым, прерывающимся голосом, дрожа в его объятиях.
Взгляд Джоша скользит по моему телу.
— Ты такая красивая.
— Да, — стону я, от его слов и взгляда возбуждаясь все сильнее.
— Твое тело, твой ум, твое сердце. Все это так чертовски красиво.
От слов обожания, сказанных таким глубоким голосом, в животе все переворачивается, тело содрогается в шоке от эмоций. Он смотрит на меня сверху вниз. На мой живот.
На глаза наворачиваются слезы.
— Джош?
Что происходит? Где его мысли? О чем он думает?
Мне нужно, чтобы он от всего сердца произнес те слова, которые я так жажду услышать.
— Джош, в чем дело?
— Ни в чем, — бормочет он, закусив губу. Сжимает мою ногу, продолжая смотреть на мой живот, будто видит его впервые. — Я просто… я хочу почувствовать…
Он замолкает, и я задерживаю дыхание, когда тот перемещает руку к моему животу. Теплой, широкой ладонью гладит прилично беременную выпуклость. Пальцами пробегает по гладкой, упругой коже, словно он читает азбуку Брайля. Будто запечатлевает в памяти каждую впадинку и возвышенность. От этого ощущения сердце готово разорваться. Излучая эмоции, провожу по его пальцам, и наши руки впервые обнимают ребенка. Из меня вырывается прерывистый выдох, а дыхание Джоша ускоряется, он не перестает двигаться внутри меня, водя по мне руками, по всему телу.
— Детка, — стонет он, и его лицо искажается. — Мне нужно, чтобы ты кончила. Мне нужно, чтобы ты кончила сейчас.
Он скользит рукой вниз по выпуклости живота, между моих ног и быстро кружит по клитору. Мои глаза мгновенно закрываются, когда из каждого нервного окончания выстреливает фейерверк.
— Детка, смотри на меня, — приказывает он, и я открываю глаза и прикусываю губу.
— Джош, — кричу я, и он закрывает мой рот поцелуем, заглушая мои вопли удовольствия.
— Линси, — шепчет он мне в губы, целуя так, словно не может насытиться.
А потом пульсирует внутри меня, выстреливая горячо и мощно, и дрожа всем телом. Он перемещает руку, сжимая мой живот, и опустошается в меня до последней капли.
— Хочу, чтобы ты спала вот так, — говорит он глубоким и успокаивающим тоном.
— Что?
Он приподнимается, чтобы посмотреть мне в глаза.
— Я хочу, чтобы ты осталась со мной внутри себя... с моей спермой, отметившей тебя как мою... хотя бы ненадолго.
С удивлением наблюдаю за новым проявлением собственничества, которое он не показывал раньше.
— Что с тобой происходит?
На лице Джоша возникает печальное выражение, и, не разрывая контакт, он опускается на подушку и испускает судорожный выдох, звучащий так, будто все это время он задерживал дыхание.
— Детка, просто полежи так со мной немного.
«Детка». Прокручиваю ласковое слово в голове снова и снова, и от него одного во мне расцветает надежда, которая, как я говорила себе, не могла быть у меня все эти недели.
Но я была дурой.
Я была дурой, пытаясь убедить себя, что смогу согласиться на отношения, основанные только на сексе. Была дурой, пытаясь не замечать, как, просыпаясь каждое утро, обнаруживаю, что он смотрит на меня спящую. Была дурой, игнорируя бабочек в животе, когда он целовал меня на прощание перед тем, как уйти на работу. И была дурой, ведя себя так, будто не воображала себе семью с этим мужчиной с того момента, как узнала о беременности и безоглядно полюбила его ребенка.
Господи, какая же я дура.
Этот мужчина разобьет мне сердце.
Джош
Посреди ночи мои глаза распахиваются от странного ощущения в ладони. Неужели я отлежал руку и теперь ее покалывает иголками?
Покачав головой, пытаюсь прийти в себя.
Я обнимаю Линси, ее обнаженная спина прижимается к моему такому же обнаженному телу. Ни один из нас не пошевелился с тех пор, как мы заснули после занятия любовью, это относится и к моей руке на ее животе.
Животе, созданном нами.
Странное ощущение возникает снова. Я приподнимаюсь на локте и смотрю на Линси, ее глубокое дыхание говорит о том, что она все еще крепко спит. Перевожу взгляд с ее лица, сияющего в лунном свете, на то, что происходит под моей ладонью.
Ребенок... шевелится. Или пинается. Или, черт возьми, может, даже делать сальто, потому что кульбиты, производящие в данный момент этим крохой, составят серьезную конкуренцию актерам Цирка дю Солей.
Я раздвигаю пальцы, и впервые чувствую движения моего малыша, отчего по телу разливается тепло. Но оно почти сразу же омрачается сожалением. Я должен был ощутить его раньше. С Линси.
Проклятье, она так хорошо со всем справлялась. Полностью приняла вмешательство в свою жизнь и каждую фазу этого процесса — даже если при этом вела себя, как чокнутая. И она действительно выглядела чертовски безумной со своими позами пренатальной йоги или чтением вслух ребенку грязных книжонок.
Однако в последнее время я все чаще стою у двери и подслушиваю, как она общается с маленьким орешком, удивляясь, насколько легко ей это удается. Насколько легко для нее все это.
Линси придает всему личный, веселый и беззаботный характер. Даже когда спит, она кажется совершенно спокойной, ее губы слегка приоткрыты, а темные волосы веером рассыпаны по белой подушке. Честно говоря, наблюдение за тем, как Линси спит и разговаривает с ребенком за последние пару месяцев, оказывало на меня почти лечебное воздействие. Уверен, она смогла бы провести психоанализ этого дерьма, выявив, что за ним стоит, но сейчас меня волнует лишь то, что она нравится мне здесь, в моей постели, в безопасности.
И еще секс... чертовски умопомрачительный секс. На вид Линси такая милая и невинная девушка, но она любит немного пошалить в спальне. И, черт возьми, такая комбинация для меня смертельна.
Может, если бы все было по-другому... если бы прошлое не сломало меня так сильно, мы могли бы стать чем-то большим. Хотя прошлое Линси — тоже не такое солнечное и радужное. Боль Леннон была ее болью. Она остро ее чувствовала, даже, несмотря на то, что пожертвовала костный мозг племяннице. Как такое возможно, что Линси, испытав невероятную душевную боль, все еще полагала, что может сделать мир лучше?
После всего, что случилось с Джулианом, работа в «скорой» стала буквально единственной лептой, которую я мог продолжать вносить в человечество. И только потому, что мне не нужно наблюдать за пациентами или видеться с ними за пределами отделения неотложной помощи, где они имеют со мной дело. Я их латаю и отпускаю. Конец истории. Никаких связей. Никаких долгосрочных обязательств.
Джулиан был другим. Наивным и полным надежд крохой, совсем как Линси. Он был моим любимым маленьким человечком. А теперь его нет.