Как бы мне хотелось, чтобы руки перестали дрожать.
Джош появляется в моей комнате с серьезным выражением лица.
— Что ты делаешь?
— Ухожу, — хриплю я сквозь бурлящие эмоции. — Что мне давно следовало сделать.
— Ты не уйдешь, — твердо заявляет он, когда я прохожу мимо него в ванную.
— А ты смотри. — Запихиваю туалетные принадлежности в сумку, желая, чтобы слезы перестали литься. Он их не заслуживает. Он меня не заслуживает.
Джош встает, вцепившись в дверной косяк, как в спасательный круг.
— Куда ты пойдешь? К родителям?
— К Дину. — Я смакую боль, которую наносит этот ответ. — Он хороший друг. Он меня поддерживает. И он любит меня.
Джош крепче стискивает деревянную обшивку, треск эхом отдается от стен ванной.
— Из всех людей, к которым ты могла бы пойти... ты идешь к нему?
Я вызывающе пожимаю плечами.
— А я хочу к нему пойти. Мне нужен тот, кому нравится то, что происходит внутри меня. Тот, кто не будет относиться ко мне и ребенку, как к пациенту или ошибке. Дин никогда так со мной не обращался. Его первоначальная реакция была в десять раз лучше твоей.
— Так вот значит как? Ты только что порвала со мной? — рычит он, его глаза наполняются яростью. — Тебе плевать, что мы помолвлены, и в ребенке, которого ты носишь, течет моя кровь?
Натягиваю на лицо улыбку, в то время как душа умирает. Жаль, что я не могу остаться. Как бы я хотела, чтобы он заботился обо мне и был тем, кто он есть, и не нуждаться в чем-то большем. Но этого недостаточно. И никогда не будет.
Дрожащими руками снимаю с пальца кольцо, и это похоже на то, как я снимаю маску, которую по глупости думала, что смогу носить вечно. Опускаю кольцо на туалетный столик и встаю перед ним с сумкой на плече, высоко подняв подбородок.
— Джош, я хотела выйти за тебя замуж, потому что думала, что у нас есть шанс. Думала, ты сможешь меня полюбить, и достаточно безумно предполагала, что ты полюбишь малыша. Но теперь я понимаю, что ты не изменишься, потому что не можешь отпустить свое прошлое. Я бредила, думая, что ты сможешь, потому что все, чем я когда-либо была... все, чем когда-либо был этот ребенок... это твое обязательство, а не новое начало. А мы заслуживаем лучшего.
— Нихуя подобного, — рявкает Джош, отрывая руку от дверного косяка и отступая назад, чтобы врезать кулаком в стену рядом. Он шагает вперед и нежно заключает мое лицо в ладони, его грудь поднимается и опускается от затрудненного дыхания, дрожащими губами он говорит: — Ты мне чертовски важна, Линси. И важен ребенок. Я говорил тебе это бесчисленное количество раз.
— Того, что ты даешь, мне недостаточно. — Я в защитном жесте сжимаю живот, чувствуя, что сейчас мне нужно держаться за малыша. — И жестоко притворяться, что это так.
— Я не отпущу тебя, — рычит он, его челюсть напряжена от едва сдерживаемых эмоций, его защита падает, показывая сломленного, разрушенного человека, который прячется внутри. Джош отпускает мое лицо и скрещивает руки на груди, блокируя дверь. Его лицо жесткое, свирепое, на него тяжело смотреть.
— Меня ты отпустишь… а вот чего ты не отпустишь, — это свое прошлое. — Я резко вдыхаю, зная, что должна причинить ему боль, чтобы он увидел. Должна сделать ему больно так же, как он сделал мне. — Если я и ребенок действительно тебе важны, ты позволишь мне уйти, потому что принуждать меня к жизни без любви с тобой так же плохо, как и то, что случилось с Джулианом.
Его лицо вытягивается, а глаза наполняются слезами.
— Нет.
Я легко отталкиваю его в сторону, его лицо искажено ужасом, когда я прохожу мимо него, выхожу за дверь и из этого гребаного соглашения, на которое не должна была соглашаться с самого начала.
Подальше от его боли.
Подальше от своей боли.
Глава 28
Линси
— Налей еще, — заявляю я, со стуком ставя стакан на кухонный стол Кейт. Или кухонный стол Майлса. Но раз они теперь помолвлены, это и ее кухонный стол тоже.
Когда-то я тоже была помолвлена — разве не забавно?
Дин бросает на меня взгляд через стол.
— Думаю, с тебя хватит, Линс.
Я усмехаюсь.
— Это безалкогольный коктейль!
— И все же в моктейле полно сахара, — соглашается Кейт, сочувственно глядя на меня. — Ты вот-вот лопнешь, и ты же не хочешь, чтобы у ребенка появился зоб или что-то такое.
Мои глаза расширяются.
— Неужели это действительно может случиться?
Кейт пожимает плечами.
— Черт меня дери, если я знаю.
— Тогда не говори страшной медицинской хрени просто так. У меня и так мозг перегружен! — восклицаю я, а потом дуюсь, потому что если бы Джош был здесь, я могла бы спросить его: появляется ли от сахара зоб.
— Я принесу тебе воды. — Дин направляется к холодильнику.
— Помнишь, как доктор Мудак в тот вечер в баре превратил мой заказ на коктейль «Пестики и тычинки» в воду? — Я поворачиваюсь к Дину, пока он несет мне бутылку воды. — О, боже, тем вечером я пила «Пестики и тычинки». Неудивительно, что я залетела. Родители никогда не вели со мной разговоров про пестики и тычинки. Они всегда говорили, что Иисус следит за нами.
— Иисусу следовало взять управление на себя, когда ты отдала доктору Мудаку один из моих древних презервативов, — бормочет Кейт себе под нос.
Я вздергиваю подбородок и качаю головой.
— Иисусу следовало взять управление на себя, когда Дин позволил мне сесть в Uber с Джошем той ночью.
Дин тяжко вздыхает и протягивает мне воду.
— Неужели ты считаешь, что я не думал об этом четырнадцать тысяч раз? Тем вечером я был мудаком, позволив тебе уйти с этим... мудаком.
— В моей жизни слишком много мудаков. — Правда… теперь на одного стало меньше. Эта мысль причиняет боль, потому что, черт возьми, я скучаю по нему.
— Линс, но ты же сама сказала, что ребенок — не ошибка, — прерывает мое нытье голос Кейт.
— Конечно, малыш не ошибка. — Я в защитном жесте глажу живот, удивляясь, почему чувствую себя захмелевшей, если не выпила ни глотка алкоголя. — Я уже говорила, что, по-моему, это девочка?
— Почему ты так думаешь? — спрашивает Кейт, ее глаза широко раскрыты и полны надежды.
— Мне приснился сон, — отвечаю со вздохом. — Будто Джош, одетый как пират, принял у меня роды на заднем сиденье минивэна, и у нас родилась девочка. Понятия не имею, почему он был так одет или откуда взялся минивэн, но это походило на сцену из ромкома.
— Неплохо, если бы родилась девочка, — говорит Кейт с улыбкой.
— Девочка будет страдать, — огрызаюсь я. — Потому что мужики — отстой. Не обижайся, Дин.
— Я не обижаюсь. — Он пожимает плечами.
— Хотя ты тоже отстой. Ты любишь только тех женщин, которых тебе безопасно любить. Подруг, которые не будут угрожать твоему одиночеству. Если бы ты попытался полюбить ту кондитершу, которой так одержим, то, несомненно, проявил бы свою отстойность в полной красе.
— Почему мы говорим обо мне? — Дин поправляет очки. — Это ты беременна и только вчера ушла от своего женишка-докторишки.
Я опускаю голову на руки.
— Потому что я дура.
— Ты не дура. — Кейт берет меня за руку через стол. — Ты заслуживаешь эпической любви. И если он не может дать ее тебе, то с твоей стороны было разумно уйти.
— За исключением того, что эпической любви не существует в реальной жизни, — вставляет Дин.
— Заткнись, Дин, — огрызается Кейт и сурово смотрит на него. — Я — доказательство того, что эпическая любовь существует. То, что ты сварливый циник, еще не значит, что все остальные должны быть такими.
Он ворчит себе под нос и делает глоток моктейля. Я смотрю на моих друзей, которые пытались подбодрить меня в течение последних нескольких часов, но у них ничего не получилось. И не получится, потому что воспитывать ребенка в одиночку — ужасно. А быть беременной с разбитым сердцем — просто чертовски больно.