В первый вечер, несмотря на крутизну лестницы, я с удовольствием взобрался наверх. И во второй и в третий тоже. А на четвертый объявил: «Сегодня я лягу с сыном». И, пройдя в его комнату, сказал: «Подвинься». Лег рядом, и мы дружно заснули. Утром я проснулся в хорошем настроении, довольный, что не пришлось лишних два раза лазить по лестнице — с вечера наверх и с утра вниз. Я и без того уже был внизу.
Жена спросила:
— Почему ты сегодня не спал?
— А я спал с ним.
То же повторилось и на следующий вечер. После этого я попробовал лечь на диване, и мне понравилось. С тех пор на антресоли я уже не спал.
Зато с одеждой больше никаких проблем.
Люди, которые хотят знать, как работает то или иное устройство: им мало того, что оно работает.
День, когда я начал изучать химический состав на этикетках минеральной воды.
Ума не приложу, почему ни одна из женщин, которых я знал в жизни, ни разу не поступила так, как поступил бы я, если был бы женщиной. Будь я женщиной, я бы вышел в один прекрасный день из дому с уймой денег и купил на всю сумму прокладок. В таком количестве, чтобы хватило на годы. Гору картонных коробок с упаковками по тридцать, по пятьдесят, по сто штук. Я вызвал бы грузовое такси и перевез покупку на заранее арендованный исключительно для прокладок склад. И, на худой конец, был бы рад оставить сотню-другую в наследство.
Уж я бы позаботился о том, чтобы избежать случаев, когда начинается менструация, а у тебя нет прокладок. Как будто ты забываешь про менструацию и она каждый раз застает тебя врасплох.
Участниками этой истории были я, моя мать и президент Джорджо Наполитано. И связана эта история с занятиями каждого из нас троих: я пишу сценарии, моя мать владеет рестораном, а Джорджо Наполитано в течение многих лет был президентом Италии.
Я пишу сценарии для ряда известных режиссеров, благодаря чему оказался однажды в числе кандидатов на премию «Давид ди Донателло». По традиции в день вручения премии кандидаты встречаются утром в Квиринальском дворце с президентом Республики. Таким образом, нам с Наполитано предстояло встретиться и обменяться рукопожатием.
Узнав об этом, мать тут же позвонила мне с настойчивой просьбой:
— Когда увидишь Наполитано, обязательно скажи ему, что он играл свадьбу в моем ресторане.
— Боюсь, что не смогу этого сказать.
Она настаивала:
— Прошу тебя, обещай, что скажешь, ему будет приятно.
— Мама, а ты уверена, что он играл свадьбу в нашем ресторане? — спросил я.
Она обиделась.
— Обещай!
В то утро, когда я первый раз в жизни оказался в Квиринальском дворце, все остальные весело улыбались и потому, что были выдвинуты на премию, и потому, что попали в Квиринальский дворец, и потому, что день выдался погожий и солнце, проникая через широкие окна, заливало зал. Я тоже был в хорошем настроении, польщенный местом в списке номинантов на почетную премию, но в то же время не забывал, что мне придется прервать церемонию словами: «Простите, господин президент, но я должен сказать вам одну вещь». И, к всеобщему удивлению, произнести заготовленную фразу «Вы играли свадьбу в ресторане, принадлежащем моей семье», и, как заверила меня мать, президент будет рад услышать это.
Каждый, по очереди вставая, пожимал руку президенту, который, коротко улыбнувшись, переходил к следующему. Никто ничего президенту не говорил, и хорош бы я был, если бы позволил себе нарушить строгую церемонию. Так что я просьбу матери не выполнил.
Расстроенная мать месяцами допытывалась, почему я этого не сделал. Я пытался объяснить ей причину, но она ничего не хотела слушать и только повторяла грустно: «Но ты же обещал».
Однако дело этим не кончилось. Президент Итальянской Республики избирается на семь лет, и до конца этого срока я еще несколько раз номинировался на «Давида ди Донателло». И каждый раз мама с нетерпением ждала объявления короткого списка. Ее интересовала не сама премия, ей было важно, чтобы я оказался в числе претендентов и она могла позвонить мне, чтобы потребовать: «Обещай, что теперь ты ему это скажешь».
Не успевали обнародовать список с моей фамилией, как она звонила. Я тоже с нетерпением ждал объявления шорт-листа, но потому лишь, что надеялся не попасть в него, остаться за бортом: психологическое бремя с каждым разом становилось все невыносимей. И что же? Объявляли кандидатов, и друзья наперебой звонили мне с поздравлениями или присылали поздравительные эсэмэски, но меня это по-настоящему не радовало. Я знал, что должен радоваться, хотел бы радоваться, но при всем желании радоваться не мог. Почему? Да потому, что тут же неизменно звонила моя мать. И наступало утро, когда я шел в Квиринальский дворец на соответствующую церемонию, все участники которой светились от счастья — все, но только не я: меня мучила мысль о минуте, когда я должен буду, пожимая президенту руку, произнести злополучную фразу. Потому что на этот раз я действительно должен был ее произнести. Должен был побороть нерешительность, пересилить не покидавший меня страх. Иначе я снова глубоко огорчил бы мать.