Зухра примолкла, вздохнула, как-то вся затуманилась. Бывает, в ясный, солнечный день набежит тучка, закроет на миг солнце, и сразу все нахмурится, потемнеет вокруг. Вот такое произошло с лицом Зухры. Оно точно слиняло, померкло. Опустились густые ресницы, погасив веселые огоньки в глазах, сбежал румянец, крепко сжались пухлые губы, и у рта обозначились горькие складки. «Сразу постарела, видно, вправду горе видела», — с сочувствием подумала Хадича. Но гостья уже очнулась, провела рукой по глазам, вскинула гордо голову, улыбнулась, сверкнув белыми, словно сахар, зубами.
— Все это теперь точно кошмарный сон! Ну вот, умер отец, мне было уже двадцать лет. Горевала я, плакала. Не любил муж видеть меня печальной, сердился. Кричал:
— Довольно хныкать! Умер и умер, старый он. Ты не плакать должна, а за мужем лучше ухаживать: один я у тебя.
— А бабушка? Она старенькая…
Как живая встала передо мной старушка, ласковая, заботливая. Осталась одна в большом доме, тоскливо ей и трудно. Сердце заныло, но муж сказал:
— Старухе умирать пора. Мохом вся поросла, не заживется. А дом мы продадим, платье тебе из хан-атласа сделаем, кораллы купим, кольцо с бирюзой, заживем.
Ох как было мне горько это слушать! Но все сделалось так, как говорил муж. Через год умерла бабушка. Горевать мне муж не позволял. Продал дом, сделал платье, а потом стал кутить с товарищами, все спустил. Приходил пьяный, придирался, стал поколачивать. А заступиться некому. Раньше отца он боялся, бабушку тоже. Она не позволяла меня обижать: два раза ходила жаловаться старому имаму, для жертвы пригоняла к мечети барана. Вот он и заступался. Увещевал мужа, грозил изгнать из махалли. А умерла бабушка, я осталась беззащитной. Муж стал издеваться: бил, запирал в коровник, морил там голодом дня два-три. Случайно я попала на митинг, послушала о новом законе, о женотделах и решилась. Пошла просить развод, мне помогли, устроили на пошивочную фабрику, поместили в общежитие. А когда стали проводить следствие, обнаружили, что мой муж укрывал басмачей, помогал им. Судили его и сослали. Вот уже пять лет живу одна.
— Но ведь он вернется… Кончится срок и придет.
— Нет, не придет. Убит он был там в пьяной драке. Ну, а теперь ты расскажи о себе, дорогая Хадича.
От ласкового голоса, от теплого взгляда растаяло оледеневшее сердце молодой женщины. И полилась взволнованная речь. Все рассказала она. Рассказав, всплакнула. Сразу стало легче.
— Не горюй, сестричка! Все уладится. Когда дома бывает твой муж? Я сама поговорю с ним.
— В пятницу. Но утром пойдет в мечеть. Вернется, поест плова, а потом уйдет на базар. Вернется не раньше полуночи.
— В пятницу утром я приду, побеседую с ним. А ты молчи. Не говори, что я приходила.
Настала пятница. «Благочестивый» муж ушел молиться богу, а Хадиче строго наказал:
— Смотри у меня, чтобы к моему приходу был готов плов с айвой. Чтобы ничто меня не задержало дома, а то… — Он погрозил жене палкой. Впервые это ее не испугало.
Вернувшись из мечети, Балтабай зло оглядывался, ища предлога, чтобы сорвать свою досаду на жене. А раздосадовал его собутыльник, который, выйдя из мечети, язвительно напомнил Балтабаю о давнем долге. Но дома был порядок. Все выметено, вычищено, и едва муж снял чалму и парадный халат, плов ждал его на дастархане.
Плотно поев, Балтабай взялся за чайник. Наливая чай в пиалу, обрадовался: предлог найден.
— Эй, дохлая! Почему не заварила кок-чай!
— Вы прошлый раз ругали, что не заварила фамиль-чай…
— А, ты еще разговариваешь! Вот я сейчас проучу тебя…
Но в этот момент раздался решительный стук в калитку. Балтабай, уже засучивший рукава для расправы с немилой женой, пошел отворять калитку. Сняв цепочку и распахнув калитку, отступил в изумлении. Перед ним стояла статная женщина в нарядной парандже. Косые лучи солнца пронизывали сетку чачвана, и он увидел молодое лицо с ясными глазами. Он отступил в сторону, совершенно сбитый с толку.
— Вы хозяин этого приветливого жилища? Простите, что беспокою вас.
— Проходите, прошу вас. Вы, наверное, к жене?
— С женой вы меня познакомите, но я пришла к вам.
Балтабай был озадачен. Пригласив незнакомку во двор, стал угощать чаем гостью, успевшую отрекомендоваться делегаткой.
Недавно он присутствовал на митинге, где выступал сам Юлдаш Ахунбабаев. И сейчас еще в его ушах звенела гневная речь всеузбекского старосты. Людей, истязающих жен, всех противящихся раскрепощению женщины узбечки, он называл врагами народа. Там же был объявлен закон — кара за убийство женщин, снявших паранджу. Он понял, что с делегаткой надо быть осторожным и вежливым. Балтабай чувствовал за собой вину, которую тщательно скрывал, — он был осведомителем у одного крупного дельца, скрытно работавшего в Ташкенте и добывавшего сведения для заграницы.