Дней через десять Нарджан поднялась, с трудом двигаясь, надела паранджу и куда-то ушла. После ее ухода пришел брат Рахмана. Узнав, что невестки нет дома, обрадовался:
— Поправилась? Вот хорошо, спасибо вам, буви, подлечили. Теперь и брат сможет вернуться домой. Он горевал, что осиротил детей.
— Если бы не Раима, не жить бы Нарджан. Плоха она, — тихо говорила старушка, но в голосе ее звучали гневные ноты.
Через при дня вернулся Рахман. Он застал гостей за дастарханом у Нарджан. Тут были: брат с женой, буви и молодая женщина — главный врач местной больницы. Войдя в комнату хозяином, словно ничего не случилось, он с наигранным равнодушием поздоровался со всеми:
— Рад вас всех видеть у себя в доме, — развязно говорил он.
При словах мужа Нарджан встала, подошла к вешалке, вынула из кармана камзола конверт, повернулась к мужу и спокойно сказала:
— Гости в моем доме, и вы, Рахман, здесь гость. Десять лет назад вы вошли сюда как хозяин, сегодня уйдете как чужой. Вот развод.
Рахман опешил. Но вдруг его осенило: шутит!
— Зачем так шутить, Нарджан-ой. У нас дети… — Машинально вынул из конверта бумагу, прочел и побледнел.
— Куда же я пойду? Где смогу приклонить голову? Я десять лет ремонтировал этот дом. Сколько вложил труда…
Теперь, когда он убедился, что жена обратилась к советским законам, он прежде всего думал о себе, о своей выгоде. Нарджан это поняла. Вдруг он вскипел:
— Как ты посмела это сделать?!
— Так же посмела, как вы посмели изуродовать ее, — сухо проговорила врач, в упор глядя на Рахмана. — Протокол о зверском избиении находится в моей канцелярии. Нарджан упросила меня не начинать против вас уголовного дела. Но поднять его никогда не поздно! — добавила она с угрозой.
Растерянно оглядываясь, этот бесшабашный гуляка искал сочувствия в лицах присутствующих, но не находил.
— Куда же я пойду? — спросил обескураженно.
— Что же, брат, провинился ты сильно. Переночуй у меня, а завтра соберемся. Мы уже договорились. Завтра поговорим о разделе имущества.
На другой день пришли к соглашению: Рахман получит одну из двух комнат, выход прорубит прямо на улицу, чтобы не проходить по двору. Дверь, соединяющую обе комнаты, заложат кирпичом наглухо.
Рахман был растерян и оглушен. Он сидел притихший, с недоумением глядя на жену. Казалось, только теперь оценил он ум и великодушие своей бывшей жены. Она одна предложила выделить ему комнату. Другие, особенно врач, настаивали выселить его совсем. А когда подняли вопрос об алиментах, Нарджан гордо отказалась:
— Он никогда не думал о детях. Я сама воспитаю своих девочек, по-новому. Хочу, чтобы они не зависели от своих мужей, да и ни от кого, надеялись лишь на самих себя.
— Двери я заложу, — сказал подавленный Рахман, — но разреши мне оставить маленькое окошко, чтобы иногда поглядеть на дочек, поговорить с ними. Все-таки я отец им, — тихо добавил он, теряя былой апломб и самоуверенность. Он выглядел жалким, растерянным человеком. Благородная женщина согласилась при условии, что он не будет вмешиваться в воспитание девочек. Он на все был согласен.
Неожиданно грянула война — вероломный враг напал на Советскую страну. Все силы и средства были брошены на укрепление фронта. В маленьком районном центре не было ни фабрик, ни заводов, работать было негде. Единственно, что могло выручить — шитье тюбетеек, но и это дело осложнилось. Появился в городе ретивый работник Наркомфина, человек недобросовестный. Он упорно преследовал мелких кустарей-одиночек, а с крупными спекулянтами входил в сделки и наживался, строя свое благополучие на беде людей.
К этому времени Рахман женился и у него родился долгожданный сын. Казалось, это событие образумило человека. Он перестал пить, поступил на работу сторожем в торговую организацию. Но если раньше тайком от матери он изредка баловал девочек подарками, то теперь все отдавал новой семье. Работу Нарджан — шитье тюбетеек — пришлось обставлять предосторожностями. Когда она днем сидела за работой, калитку запирали на цепочку, так, чтобы малыши могли протиснуться во двор. На цепочку же вешался замок — знак того, что дома никого нет.