— Отпустила проклятая. Гони-ка коней быстрее!
Медленно выползал обоз из мрачного ущелья. Лошади храпели, косясь в сторону бездонного обрыва. Всадники растянулись цепочкой, опасливо поглядывая на скалы. Но вот горы снизились, туман, скользя на камнях, сползал в бездну. Хмурая щель раздвинулась, и обоз выполз в страшную Долину Смерти. Спустились вниз, остановились, поджидая отставшую повозку. Вот и она показалась на спуске, спешит. Да как не спешить? Мрачно в Долине Смерти. Холмики могил, кости животных и людей разбросаны среди каменных глыб.
Выехав из ущелья, Карим Алимов зорко огляделся вокруг. Вдали забеспокоилась, взлетела стая коршунов, сидевшая на трупах лошадей. Ему показалось, что заколебались складки-морщины гор…
— Готовь, Семин, винтовку, не успели к своим…
— Знать, почудилось! Тихо все. — Боец поглядел вокруг, стеганул лошадей, и повозка затарахтела сильней.
Обманчивая тишина разорвалась хлопками выстрелов. Ожили горы. Словно волна хлынула с них. С дикими криками двести всадников вынеслись в долину, стремясь окружить малочисленный обоз. Но команда уже пронеслась. Обоз построился, и залп из винтовок рассеял банду. Лошади шарахнулись, смяли ряды и в беспорядке скакали в разные стороны.
Группа басмачей бросилась на легкую добычу — одинокую повозку. Две винтовки, не умолкая, гремели, посылая смерть бандитам, но те наседали. Вот, вскрикнув, Семен рухнул, выпустив винтовку.
— Добей, политрук! Чтобы живым не взяли…
Десятки всадников кинулись к раненому, Алимов заработал штыком. Один упал, второй, третий… Но змеей свистнул аркан, петля крепко обхватила тело. Удар по голове — и перед глазами поплыли зеленые и красные круги, но слух уловил голос пулемета: «тра-та-та-та…»
«Остановили, отобьются», — проплыло в гаснувшем сознании.
…Солнце, большое и красное, точно омытое кровью, медленно спускалось к горизонту. Звучали гортанные голоса, но теплый треух, точно железный обруч, сжимал голову. Слух не мог донести до сознания четкость слов. Голова нестерпимо болела. Алимов с трудом открыл глава. Рядом изуродованное, опухшее лицо Семина. Оба, связанные ремнями, лежали под деревом.
— Перебили наших? — чуть шевеля губами, спросил Алимов.
— Не. Пулеметом наши жиганули… Потом подоспел добровольческий отряд. Погнали проклятых.
— Где мы?
— Увезли в горы… Пытать хотят.
Над головой лохматилась корявая арча, разметав костлявые ветви, С левой стороны в двух шагах — каменистый обрыв. «Убьют и бросят туда», — вяло проползло в голове. Скосил глаза вправо — приветливая зеленая лужайка освещена солнечными лучами. Посредине — костер, вокруг него суетятся с десяток басмачей. Они в теплых халатах, перепоясанных патронташами, на головах меховые шапки. Их звериные лица время от времени скалятся, видимо, вспыхивают ссоры.
— Что твои волки… зубами щелкают. Не жди пощады, — хрипло шепчет Семин. — Вона, ласковый, лицо светлое, глядит, что дите малое…
Алимов повел глазами. Вот он, курбаши в парчовом халате, сидит один на кошме, чилим курит. Пояс в серебре, да поясе богатый кинжал, маузер. На голове белоснежная чалма. Лицо бледное, красивое, обращено в сторону пленников. Дым чилима затянул черты, до жути знакомые. Где же он видел это красивое лицо с ласковым взглядом? Память металась, заглядывая во все свои закоулки. «Видел, знаю его… Но где? Когда?» — стучало в голове.
Грузный кривоногий басмач принес чайник чая и пиалу, поставил перед курбаши. Тот протянул ему чилим, кивком указывая место рядом. Кривоногий сел и заговорил. Курбаши повернул к нему голову. Алимов ясно увидел на правом виске большую черную двурогую родинку, а над ней на лбу тянулся к чалме розовый рубец. Точно молния, осветилось прошлое. Едва сдержал возглас: «Печать дьявола!» Да, это он, тот красивый мальчик с «печатью дьявола», сын дарвазского бека, красавец Салим — гроза всех кишлачных ребят. Вот где пришлось встретиться сыну пастуха Алима, комсомольцу-политруку боевого отряда с бековским сыном, жестоким курбаши Салимом-кровожадным!
Десять лет тому назад в снежном буране погиб пастух Алим. Его заменил сын подпасок — Карим. Этот сирота добросовестно пас стадо коров бека.
В кишлаке жила вдова с прекрасной, как заря, дочкой Садихон. Восьмилетняя девочка, веселая и быстрая, как горный ручеек, была любимицей всего кишлака. С юных лет Садихон любила бегать в урюковую рощу, где сладкие золотистые плоды, зрея, падали и ковром лежали на земле, превращаясь потом в грязные комья. Никто не смел собирать плодов в этой роще, которую дарвазский бек объявил своей.