Здешние пассажиры берут свой багаж и выстраиваются у белой контрольной линии — напротив дверей, которые пока стоят закрытыми за линией и промежуточной полосой шириной в шаг.
Я тоже тут стою, чемодан у ноги, и жду. Словно зачарованный неким фетишем.
Появляются люди в форме. На поводке овчарка. С проволочным намордником. Выглядит она, как собака-поводырь, и ведет человека в форме вдоль линии, мимо шпалеры пассажиров.
Только после того, как все вагоны тщательно досмотрены — внутри и снаружи, вверху и внизу, спереди и сзади, — только тогда подается сигнал. Теперь можно — велено — перешагнуть магическую белую линию. Пассажиры перешагивают линию и садятся в поезд. Потом служащий идет вдоль поезда и по порядку захлопывает двери. Никакого свистка — поезд медленно трогается.
Обычная вокзальная философия здесь не действует: ни шума, ни возгласов. Прибытие, отъезд — строго отрегулированные акты. Никто не поджидает прибывшего, и никто не машет отъезжающим. Встреча и прощание проходят без задержки, согласно служебным предписаниям.
Теперь я дошел до границы — и скоро перееду на ту сторону.
В купе пусто.
Опуститься на мягкое сиденье.
Закрыть глаза.
Свет — темень — свет — что-то приходит в движение. В съемной раме окна купе мимо меня проплывают стены вокзала, брандмауэры, Шпрее, чайки и рейхстаг. И вокзал Фридрихштрассе, это воздушное, тяжелое строение с куполом из камня и железа, медленно отъезжает…
Пассажир понимает только «вокзал» — остаток объявления по громкоговорителю тонет в шипении пневматических дверей. Зал гулкий. Наверху, под воздушным куполом из стекла и железа, он населен голубями. Пассажир, оглохший от шумов, теперь устремляется вниз по лестнице, в чрево вокзала.
Музей особого рода! Экспонаты памяти не выставлены в витринах на застекленных столах; они невидимы. Их таскаешь с собой в голове — и пробудить их к жизни можно, лишь недоверчиво тряхнув головой. Что в последнее время притворяется обычной пересадочной станцией для ближнего и дальнего сообщения, метро и городской железной дороги, в течение долгих лет было куском разбитого сердца расколотого пополам города — конечная станция тоски: со стороны Запада — из-за «Интершопов» со сказочно дешевым шнапсом; со стороны Востока путешествие зачастую заканчивалось раньше, перед воротами «дворца слез». За которыми: все пожирающая черная дыра в универсуме восточной картины мира! Тетя Люси и дядя Хорст, короткая поездка на Запад, до следующего Рождества («Мы позвоним!»), исчезли, надежно взятые под охрану Запада… Тут срослось то, чему полагается быть заодно: сиамские близнецы Восток-Запад. Следы былого лабиринта уничтожены. Только знаток заметит еще свежую штукатурку и новый кафель. Теперь можно, не обращая внимания, попирать ногами завершенное прошлое, шагать по главному залу без границ и ограничений там, где раньше неправдоподобно узкие коридоры заканчивались перед створками дверей без ручек, между крашенными в серую крапинку стенами, под наклонно подвешенными зеркалами… Жаль, нет мемориальной таблички, что здесь — историческое место моего первого путешествия на Запад.
— Вывозите ли вы какие-нибудь ценные предметы?
Отрицательно качаешь головой и нечленораздельно добавляешь:
— Да, себя.
— Прошу вас, можете проходить.
Я прохожу и попадаю в современность — вот наконец-то на лестнице, ведущей к туннелям метро, я обнаруживаю последних, еще живых свидетелей недавнего прошлого: выбракованных служебных собак пограничных войск ГДР. (Что же стало с их былыми хозяевами, зелеными человечками?) Теперь собаки несут свою суровую службу на поводках у панков с неоновым раскрасом. Вместо «Ваш загранпаспорт, пожалуйста» теперь здесь звучит не менее разбойничье «Не найдется ли марки?». Не найдется, хотя для этой поездки моей мечты — в прошлое — мне следовало бы приберечь марку, в качестве платы за вход. Ибо здесь совсем не так, как в других музеях, где время якобы остановилось, а экспонаты препарируются и консервируются. Здесь все перекрашено, заклеено и — вообще, жизнь идет дальше. Вокзал Фридрихштрассе — этот музей, который совсем не музей, — напомнит удивленному посетителю о том, как устроена история: у нее есть постоянное, незыблемо прочное место в нашем забвении.
Юдит Куккарт
ТАМ ТОЛЬКО САД ЙОХАННЕСА Р. БЕХЕРА, ЗА КОТОРЫМ БОЛЬШЕ НИКТО НЕ УХАЖИВАЕТ
© Перевод Т. Набатникова