— Все зависит от того, как ты понимаешь слово серьезно, — ответила она и отхлебнула колы из банки.
Она не хотела ставить его на место и говорить, что ее отношения с его отцом совершенно не касаются Флетчера. Зная о роли других женщин в жизни Гила и Флетчера, Дори понимала, что мальчишка, как никто другой, имеет право знать. Именно его их отношения и касаются в первую очередь.
— Серьезно, — подумал он, — ну, это любовь, семья и все такое.
— А, так ты говоришь о том, что по-настоящему серьезно, — теперь уже она призадумалась. Дори не знала, что ему сказать. Она взглянула ему в глаза и поняла, что мальчуган ждет от нее честного ответа. — Понимаешь, Флетч, этого я не знаю. А как бы ты отнесся к этому, если бы понял, что все очень серьезно?
Он пожал плечами и отвернулся.
— Кошмар, если бы в вашем доме снова появилась какая-то женщина, правда?
Он молча кивнул.
— А если бы это была я, ты бы возненавидел меня?
— Это от многого будет зависеть, — он снова пожал плечами.
— От чего же? От того, насколько счастлив будет со мной твой отец? Или от того, сумею ли я позаботиться о Бакстере или Мэтью? А может, самое главное — ничего не менять в вашей жизни? Или достаточно просто разрешать тебе время от времени мыть мою машину?
Он удивленно поднял глаза и тут же расплылся в улыбке, увидев, что она поддразнивает его.
— Флетчер, мне бы очень хотелось пообещать тебе все это. Знаешь, я готова даже отдать все, что у меня есть, ради того, чтобы принадлежать к такой семье, как ваша. Но могу тебе сказать совершенно честно, что просто не знаю, что случится дальше. Мне нравится твой отец. Очень правится. Я полюбила тебя, Бакстера и Мэтью, по… я ведь приехала сюда не для того, чтобы выйти замуж. Я, наверно, сама не смогу определить, зачем я приехала, не смогу сказать наверняка, хочу ли вернуться обратно. Но я точно не хочу делать вам больно, ни одному из вас, и не хочу, чтобы мне сделали больно. Я… я действительно не знаю. Просто стараюсь прожить каждый новый день как можно лучше. От того, что я могу быть рядом с твоим отцом, я становлюсь счастливой, самой счастливой женщиной. И… по-моему, ему тоже хорошо со мной, по крайней мере, сейчас. А о завтрашнем дне я стараюсь не думать, потому что на самом деле не знаю, что произойдет завтра.
Дори прекрасно понимала, что придумывать отговорки самой и выслушивать отговорки от других — это разные вещи.
— Папа?
— Что, сынок? — Гил укладывал Бакстера в постель. Дори пообещала прийти к нему в комнату и почитать сказку перед сном, прежде чем они с Гилом отправятся к ней в спальню. Она как раз поднималась по лестнице, чтобы выполнить свое обещание, когда услышала эту беседу.
— Можно, Дори останется у нас насовсем? У Чарли теперь новая мама. Он говорит, что, если ты женишься на Дори, она сможет стать моей новой мамочкой.
Последовала долгая пауза, наполненная шелестом простыней, а потом Гил наконец заговорил:
— Тебе и правда нравится Дори?
Должно быть, малыш кивнул, потому что затем последовало уточнение:
— Но только не орехово-морковное печенье.
— Да уж, сынок. Оно было не очень, верно? — Молчаливое согласие. — Но ты ведь хочешь, чтобы Дори была счастлива, да? Конечно. Мы все этого хотим. И поэтому нельзя забывать, что Дори не принадлежит нам. В Чикаго ее ждет совсем другая жизнь.
— Но там у нее нет таких маленьких мальчиков. Она сама мне сказала.
— Конечно, нет. Это верно. Но ведь даже если бы она захотела взять тебя с собой, когда будет уезжать, ты не уедешь, потому что у тебя тоже есть своя жизнь, здесь, вместе со мной, Флетчем и Мэтью.
— Ей снова будет одиноко, если она вернется в Чикаго без нас, — тихонько сказал малыш.
— Наверно, будет. Какое-то время. Но у нее там есть своя семья, свои друзья, и вот пройдет время, и мы превратимся… мы превратимся в просто доброе воспоминание, приберегаемое на дождливый день…
— Разве ты не скучаешь? — спросил Гил, глядя на Дори; она стояла на крыльце, завернувшись в одеяло и уставясь в темноту.
— По чему? — спросила она, поворачиваясь, чтобы увидеть его.
— По Чикаго. Суета большого города. Жизнь врача. Да просто настоящая твоя жизнь.
— Так что же, по-твоему, сейчас я не живу?
— Перестань, ты же знаешь, что я имею в виду. Жизнь, которая полна смысла, которая имеет значение для тебя. Или ты собираешься превратить эту ферму в фабрику по производству печенья?
— Да я разорюсь, делая свое знаменитое орехово-морковное печенье.
— Уж это точно. — Он даже не притворялся, что оно ему понравилось. Гил вышел на крыльцо, подошел к ней, обнял за талию и прижался губами к шее. — Но я бы купил тонны того, с ароматом можжевельника, что ты делала как-то на днях.
Она вздохнула.
— Вот его-то как раз я покупала, а не делала.
Он засмеялся и прижался к ней покрепче. Пока он стоял рядом и обнимал ее, ей на самом деле было все равно, понравилось ему печенье или нет. Они стояли вместе, совсем рядом, чуть покачиваясь и думая, как прекрасно было бы, если никогда не нужно было двигаться. Если бы ничего больше не менялось.
— Что ты собираешься делать дальше? — наконец спросил он, вспоминая вечерний разговор с сынишкой и выражение лица Дори, когда она вошла в комнату. — Ведь нельзя спрятаться навсегда.
— Нельзя. Я и не прячусь. По крайней мере, последнее время. — Она помолчала. — Все стало другим. И я меняюсь. Иногда, знаешь, мне кажется, что прошлое остается где-то позади. Я жду следующего дня. Жду новых встреч. Хочу снова взяться за работу. Хочу быть рядом с людьми, которые здесь, вокруг меня. Я уже даже думала: а может, мне поискать настоящую работу?
— Работу? Врачом?
— Ну почему обязательно врачом? — она почти рассердилась. — Кто сказал, что если закончила медицинский факультет, то обязательно должна всю жизнь работать врачом? Я же знаю много другого. В конце концов, я просто разумная женщина. Можно заниматься массой других, дел.
— Например?
— Например, я могла бы преподавать. Биологию в высшей школе. Или другие естественнонаучные предметы в общественном колледже, может быть, даже в простой школе… или… я знаю, что здесь есть специальная программа для медсестер. Можно попробовать ее. Это могло бы облегчить мне возвращение в медицину. Может, когда-то я и вернусь.
— А не слишком ли ты много знаешь, чтобы преподавать сестринское дело в общественном колледже?
— Нет. Я так не думаю. Преподаватель ест: преподаватель, — решительно ответила она, выпрямляя спину и плотнее прижимаясь к нему. — Ты не поверишь, если я расскажу, сколько раз сестры спасали меня, выручали в самых сложных ситуациях. Во время учебы и потом. Я ведь почти не спала целых два года. И частенько переставала что-либо соображать. А они приходили мне на помощь.
— Сколько сил ушло на то, чтобы стать врачом, а теперь ты хочешь все это бросить? Сдаться и опустить руки? — мягко спросил он. — Скажи, а почему ты хотела стать врачом? У тебя в семье кто-то умер?
— Да нет, никто не умирал. Просто… — Она тихонько рассмеялась. — Ты подумаешь, что я окончательно сошла с ума.
— Да это я и так знаю.
Она снова рассмеялась.
— Мне всегда нравились машины. Разные механизмы, понимаешь? Я любила разбираться, как они работают. Мама однажды купила мне стеклянную музыкальную шкатулку. Она просто показалась ей симпатичной. А я влюбилась в нее. В ней можно было разглядывать, как крутятся колесики и шестеренки, как вращается маленький цилиндр с дырочками и звучит музыка. И с тех пор мне стало казаться, что сами люди и весь живой мир вокруг — все это похоже на огромную музыкальную шкатулку. Поверни одну детальку — случится вот это, или, наоборот, то, что происходит, случается именно потому, что ты сделал это и это. Потом я повзрослела, меня стали интересовать мировые проблемы. Я хотела что-то изменить. Но терпения у меня не хватало, чтобы ждать дальних результатов. Поэтому я не стала работать в области экологии или заниматься медицинскими исследованиями. А в больнице как раз можно изменять что-то и видеть результаты таких перемен.