Вход в кафе не остался незамеченным, но внимание людей улетучилось как-то уж очень быстро, особенно учитывая то, как она выглядела. На ней было длинное широкое пальто, шарф и темные очки — будто бы она, как в фильме сороковых годов, путешествует инкогнито. Она не услышала шепота за спиной, не уловила «случайных» бегающих взглядов. Один из посетителей приветственно кивнул, когда она пробиралась к свободному столику, и это было все. Создавалось впечатление, что жители Колби невероятно открыты и дружелюбны, но вместе с тем достаточно хорошо воспитаны, чтобы не совать нос в чужие дела. Это ей понравилось.
Понравилось ей и то, как они выглядели. Аккуратно, спокойно, уверенно. В них чувствовалось полное здоровье и благополучие. Никаких вычурных костюмов от известных модельеров, никаких режущих глаз расцветок или высоченных каблуков… никаких длинных волос и изысканных причесок. Простые земные люди, которым ни к чему пистолеты в карманах и жертвы, которых надо преследовать. Трудяги, довольные собой и своей жизнью.
Она сидела в кафе, полном незнакомых людей, и руки ее не дрожали. Первый раз за долгие недели одиночества она чувствовала себя в безопасности и отдыхала. Как будто большая рыба все уменьшается и уменьшается и в конце концов радуется тому, что может спрятаться в малюсеньком пруду.
По дороге домой она вспоминала этот свой первый выход в общество. Дрожа и удивляясь собственной смелости, она укуталась в пальто. Решиться на поездку ее заставила необходимость — нужно было купить что-то к чаю. Все прошло очень быстро, казалось, ее никто не заметил, ведь она стала к этому времени почти невидимкой. Все еще одобряя мысленно решение остаться в Колби, она вдруг услышала шум мотора на дороге, ведущей к ее дому.
Большой серебристо-черный грузовик свернул с дороги на посыпанную гравием тропинку, и сердце ее бешено заколотилось. Она поправила темные очки и подняла шарф до самого подбородка. Придется поприветствовать семейство Хаулеттов.
Выходя из дома, она обычно брала с, собой на всякий случай трость, чтобы не так сильно хромать. Но сейчас случай особый, и она вышла на крыльцо без нее, надеясь, что так меньше напугает малыша. Однако, ступив за порог, сразу поняла, что стараться удержать равновесие, хромая, да вдобавок держа в руках корзинку с печеньем, не так-то просто.
Не остановившись между домом и сараем, грузовик подъехал прямо к ней и встал в двух шагах от нижней ступеньки крыльца.
— Дороти Деврис? — Мужчина выключил мотор и вышел из машины. Она была поражена, что сейчас, на одном с ней уровне, он оказался гораздо выше, чем когда она смотрела на него из окна второго этажа.
— Да. Мистер Хаулетт, верно?
— Зовите меня Гилом, — ответил он, поднимаясь по ступенькам с очаровательной улыбкой на лице.
— Ну, а меня тогда — Дори. — Она старалась преодолеть панический страх, овладевавший ею каждый раз в присутствии незнакомых людей, и улыбнуться в ответ. Губы как будто онемели и не двигались.
— Здорово, что вы решили выбраться наконец-то из дома. Мы было уже начали волноваться.
— Понимаете, я… — Она надеялась сыграть с ним в старую добрую игру под названием «я — веду — себя — не — так — уж — и — странно — если — никто — не — обращает — на меня — внимания», но было совершенно очевидно, что он не знает правил этой игры. — Я немного приболела.
— Надо было крикнуть в окно. Мы могли бы помочь.
— Нет, — быстро ответила она, понимая, что внутреннее беспокойство и дрожь в руках вызваны не просто паникой. Конечно, он был незнакомцем, но больно уж привлекательным, незнакомцем-красавцем. — Это другая болезнь. Я сейчас выздоравливаю после несчастного случая. Все уже прошло. Просто… просто иногда никак не заставить себя выбраться на свет Божий, да и выгляжу я…
Он кивнул, опустив на секунду глаза, а потом понимающе улыбнулся.
— Не нужно ничего объяснять. Мы просто хотели сказать, что, если вам что-нибудь нужно, мы живем совсем рядом, вот и все.
Он пожал плечами, все ведь действительно очень просто. И продолжал наблюдать за ней, как будто пытаясь вычислить, что будет, если стянуть с нее эти темные очки и шарф.
— Благодарю вас, — сказала она, испытывая одновременно облегчение и неудобство. — Спасибо за такое доброе отношение. Я даже, — она взглянула на грузовик и только сейчас поняла, что впервые он приехал один, — я… я испекла это печенье для вашего мальчугана, чтобы поблагодарить за карту, за приглашение. Я… в общем, возьмите.
Он взял корзинку с печеньем и улыбнулся.
— Бакстер обожает шоколадное печенье. Вы сделали большую ошибку. — Он покачал головой.
— Почему же? — Она совсем не удивилась, ведь любая ее попытка установить добрые отношения с людьми, даже с маленьким ребенком, должна потерпеть неудачу. Это становилось законом ее жизни.
— Мы, Хаулетты, совсем как собаки. Если нас кормить, потом не избавишься. — Взгляд его, искрящийся добрым юмором, старался отыскать ее глаза за темными стеклами очков. — У нас полон дом мужчин — я, мальчишки и мой дядя Мэтью. У нас такого добра не бывает, разве что на Рождество, да и то, если Мэтью в хорошем настроении.
— Вот оно что, — сказала она с облегчением. Он совершенно откровенно старался показать ей свое дружелюбие и очарование, и будь на ее месте любая другая женщина в мире, было бы невозможно устоять перед искушением пофлиртовать с ним. Будь на ее месте другая женщина, его искрящиеся жизнерадостные глаза показались бы ей обольстительными, улыбка — обворожительной, уверенность в себе и чувство собственного достоинства — покоряющими… но на ее месте была не любая другая женщина, а она сама, причем совсем не в настроении поддаться этому очарованию. — Прекрасно, тогда, надеюсь, вам всем понравится мое печенье, — сказала она, поворачиваясь спиной к его беспокоящему взгляду.
— Обязательно понравится, — ответил он, пристально наблюдая за тем, как медленно она направляется к входной двери, не обращая на него внимания. — Послушайте, я не знаю, как мне быть в такой ситуации. — Он быстро поднялся по ступенькам и смотрел теперь на Дори лицом к лицу. — Совершенно очевидно, что вы не хотите никакого беспокойства, и я сумею удержать Бакстера подальше от вас на некоторое время, но ему… вы ему любопытны, мне так кажется. Он очень дружелюбный ребенок и… что мне ему сказать? Мне ужасно не хочется говорить, чтобы он просто держался от вас подальше. Его никогда не запугивали и не отталкивали, и поэтому…
— Отталкивали? — воскликнула она. — Так вот как вы воспринимаете простое желание побыть одной?
— Нет, — сказал он, автоматически принимая нотки гнева в ее голосе и отвечая тем же. — Все, что вы тут делаете, — это ваше личное дело, и, честно говоря, мне это абсолютно безразлично, просто все равно. Но моему ребенку не все равно, и я должен подготовить, его к тому, что вы можете выкинуть, если вдруг он прибежит к вам.
— Я его не покусаю, если вы это хотели услышать.
— Вот и замечательно. — Он шагнул назад, довольный собой. — Я предупрежу его, чтобы он к вам не совался, но на всякий Случай…
— Мистер Хаулетт, — устало сказала она, чересчур ослабев, чтобы пытаться скрыть гнев и контролировать свою речь. — Не нужно предупреждать его ни о чем. Я не собираюсь никого обижать. Особенно вашего малыша. Мне просто не очень хочется общения. Извините, если я вам нагрубила или оттолкнула. Я этого не хотела. Мне просто нужно побыть одной.
Вместе с ее враждебностью ушла и его, и он вновь принялся изучать ее облик. Она чувствовала себя в безопасности за темными стеклами очков, потому что видела, что они его раздражают.
— Понимаю, — сказал он, хотя в интонации сквозило, что ничего он не понимает и, будь на то его воля, он бы с удовольствием запрыгнул в ее жизнь, требуя объяснений, чем вызвано такое внутреннее изгнание и стремление к одиночеству. — И постараюсь, чтобы мои мальчишки тоже это поняли. Мы не будем вас беспокоить. Но мы ведь ваши ближайшие соседи, и… может быть, оставить вам наш номер телефона, на всякий случай?