Сначала она не узнала его и не поняла, что он делает, но очень скоро рассмотрела, как в его рот проследовало приготовленное ею печенье, причем целиком, не разломленное или надкушенное. Печенье, которое предназначалось Бакстеру за портрет самой отвратительнейшей свинки, какую ей доводилось когда-нибудь видеть.
Она открыла входную дверь и шагнула на крыльцо. Он быстро вскочил, одной рукой закрывая коробку печенья, а другой вытирая крошки об штаны. На лице его читалась прямота, открытость и любопытство, совсем как у отца — и, что удивительно, полное отсутствие вины или неловкости.
— Привет, — сказала она.
— Привет.
— Почему ты сегодня не в школе?
— Сегодня собрание.
— Собрание учителей и родителей? — спросила она, мягко закрывая за собой дверь. Что-то в его поведении заинтересовало Дори — то ли откровенное неприкрытое любопытство к ее шрамам и цветовой гамме лица, то ли сам факт, что этот воришка печенья, застигнутый врасплох, все же спокойненько отправил в рот еще одну штуку прямо у нее на глазах. Что-то понравилось ей во Флетчере Хаулетте. — Такое собрание, где учительница по алгебре говорит отцу, что ты молодец, или что надо побольше заниматься? Собрание, после которого водительские права либо даются, либо отбираются? Такое собрание?
Он удивился не тому, что она проявила осведомленность в его оценках по алгебре, его заинтересовало, откуда она все это знает.
— Тебе отец сказал?
— Нет. По радио объявляли. — Это его озадачило, а ее обрадовало, потому что именно такой реакции она и ждала. — Или, может, была утренняя трансляция как раз под моим окном. Не помню точно.
Она подошла к нему и присела на перила, чтобы погреться на солнышке. На другом конце крыльца лежал велосипед. Она усмехнулась про себя этому средству передвижения.
— Ты ешь печенье Бакстера, — спокойно заметила она.
— Знаю. — Он сел поближе к ней и протянул коробку, предлагая печенье ей. — Дома мне пришлось бы спрашивать его разрешения, чтобы попробовать.
Ей хотелось улыбнуться, даже рассмеяться, но вместо этого она хмыкнула с пониманием.
— У меня тоже есть младший братишка. Похоже, всю свою юность я провела в попытках объяснить ему, что к чему в этой жизни.
— Мой братец — это просто настоящий, — он взглянул на нее и ухмыльнулся, — бандит. По-моему, ему простят даже убийство, — сказал он, имея в виду отца и дядю.
— Мой такой же. Знаешь, иногда мне кажется, что, если бы не я, он был бы сейчас конченым человеком. Потому что мама так старалась научить меня всем золотым правилам жизни, чтобы я стала хорошей девочкой, что… мне самой приходилось воспитывать его.
— Как я тебя понимаю, — сказал он, важно кивая, как будто был гораздо мудрее своих лет.
— И все-таки. — Она вновь вернулась к своей мысли. — Это печенье Бакстера. Ты ведь не нарисовал мне ни одной картинки.
— А ты правда что ли хочешь, чтобы я это сделал? — Он усмехался и в глазах его читался вызов.
— А ты умеешь рисовать что-нибудь еще, кроме человечков?
— Нет.
— Тогда лучше вымой мою машину.
Глаза его засверкали.
— Классная тачка. Семьдесят первый год, два и два литра, пять скоростей. Просто красавица.
Мальчишка действительно разбирался в машинах.
— Я купила ее уже не новой еще в колледже. Она, конечно, не стоит «Карреры» этого же года, но кто знает, может, когда-нибудь…
— Ты правда хочешь, чтобы я ее помыл?
— Если ты не против.
— Но мне уже не пять лет. И я не работаю за какое-то там печенье.
— Тогда я могу испечь для тебя торт.
— Лучше пирог.
— Вишневый или яблочный?
— Персиковый.
Она даже присвистнула.
— Договорились, — сказала она, протягивая руку, чтобы скрепить сделку.
— Ладно. — Он улыбнулся, взял ее руку и коротко пожал.
То, что подросток мог так свободно и уверенно говорить и даже шутить со взрослым, было для Дори ново. По собственному опыту она знала, что большинство подростков отталкивают взрослых и не доверяют им, у них дурной вспыльчивый характер, они злы и жестоки. Поэтому она почувствовала огромное облегчение, поняв, что еще не все ее представления о человечестве полностью разрушены.
Они пару минут посидели молча. Дори уже было собралась встать и пойти в дом, как вдруг заметила, что он разглядывает ее.
— Невежливо так пристально рассматривать незнакомых людей, — спокойно заметила, она, не поддаваясь подсознательному стремлению спрятать от него лицо.
— Прости, — сказал он, отводя взгляд в сторону. Потом снова посмотрел на нее и признался: — Я думал, ты выглядишь куда хуже.
Он как будто пытался проглотить эти слова обратно, но было уже поздно. Он нахмурился, отвернулся в сторону и пробормотал какое-то извинение.
— На самом деле я и выглядела куда хуже, — сказала она, жалея мальчугана. — Всего пару месяцев назад я была похожа на синюшную улитку с полным ртом орехов.
— Кто же тебя так отделал? — спросил он жалостливо, и во взгляде его читалось настоящее беспокойство.
— Да никто, — ответила она, удивляясь его предположению. — Просто несчастный случай. Автокатастрофа. — Все было, конечно, гораздо сложнее, но ей казалось, что, если не думать и не говорить об остальном, можно и самой в конце концов поверить, что произошла простая авария на дороге. — Вот почему я здесь. Отдохнуть, поправиться, набраться сил.
— Ничего себе. — Он почти подскочил от удивления, но в голосе его прозвучало облегчение. — А мы-то думали, что тебя кто-то исколошматил до потери сознания и поэтому ты тут отсиживаешься. Какой-нибудь бандит.
— Бандит? А, потому что я из Чикаго? — На этот раз улыбка была невольной. — Боже мой, ну прости, что я тебя так разочаровываю. Вы, должно быть, здорово позабавились, высматривая здесь черные лимузины и людей с футлярами из-под скрипок.
— Не только мы. Все в Колби думают, что ты подружка какого-то смекалистого парня, — сказал он, окончательно развенчивая ее уверенность в собственной невидимости, в том, что она просто никто в нигде. (Черт возьми, да на самом деле она была настоящей знаменитостью!) — Нам каждый день по пять раз звонят люди и спрашивают, не удалось ли нам познакомиться с тобой. Мы точно знаем, когда ты выбираешься по магазинам. Бакс думает, что я телепат, потому что всегда могу сказать, что он получит — простое сладкое печенье, шоколадный бисквит или арахисовое масло. Заранее, понимаешь? А я просто-напросто знаю, что ты в этот день купила.
— Это просто здорово, — сказала она, теребя цепочку, придерживающую дверь. — Мне надо было бы знать, что это произойдет. Сплетни — это как раз то, чем живут маленькие города. Как же я могла быть такой дурой, что… Теперь придется переезжать отсюда.
— Вовсе нет. — Он посмотрел на нее так, как будто она только что при нем сошла с ума. — Просто расскажи правду. Это ведь неинтересно. Кому нужна какая-то автокатастрофа. Через неделю все и думать забудут про бандита. Послушай, и перестань ты носить эти очки, шарф и пальто. Ты вовсе не так уж плохо выглядишь.
Она автоматически прикрыла рукой тонкие алые шрамы на правой щеке и подбородке.
— Правда?
— Правда-правда, — заверил он. — Знаешь, а мой отец обрадуется, что ты такая симпатичная. Ведь, судя по тому, что говорил Фрэнк Шульман, он подумал, ты ужас какая уродина и можешь до смерти напугать Бакса.
Фрэнк Шульман? Агент по недвижимости. Ну да, это ведь было несколько недель назад. Может, настала пора еще разок посмотреть на себя в зеркало?
— Но надо обязательно что-то сделать с волосами. — Флетчер изобразил пальцами какую-то замысловатую фигуру. — А то ходишь как растрепа.
Она дотронулась до выстриженного клока на левом виске.
— Я ведь собиралась посидеть дома, пока не отрастет.
— Все лето? — На лице его отразился неподдельный ужас.
Она смотрела на него, мысленно ступая на тропу, которую до сих пор старалась избегать. Люди. Сколько можно прятаться от людей? Она была готова признать, что шрамов и прихрамывания уже достаточно, чтобы скрываться от общества. Но что будет, когда нога выздоровеет, шрамы станут незаметны и даже волосы отрастут до одинаковой длины? Что тогда?