Сделав дело, спрятались.
Зажигательные снаряды начали срабатывать после полуночи.
Первый же взрыв вызвал в деревне панику. Всполошенная охрана принялась задерживать не только местных жителей, но и военнослужащих, забывших, видимо, в спешке пароль.
Второй взрыв пришелся почти рядом с подъехавшим к штабу бронеавтомобилем. Водитель подал машину назад, сполз в размокшую от недавних дождей канаву и прочно засел в ней.
Почти весь личный состав штаба вышел на патрулирование деревенских улиц. Но какой из этого мог получиться толк?
Взорвался третий зажигательный снаряд. Патрули «противника» бросились к месту взрыва. И тут, один за другим, ослепительно вспыхнули остальные зажигательные снаряды.
Неуловимость партизан лишь усиливала панику.
Утром в деревню прибыло мое прямое начальство, получившее от посредников известие о нападении на штаб крупного диверсионного отряда. Начальство недоумевало: никакого отряда в данном районе не было…
Я вышел из укрытия и направился с докладом к своему командиру.
— А вы почему здесь? — недовольно спросил он.
Пришлось открыть секрет. Командир слушал меня поначалу с хмурым видом. Но вдруг лицо его разгладилось, он засмеялся, хлопнул ладонью по столу:
— Нет, вы видали, товарищи, какие у нас диверсанты?!
Меня тут же восстановили в правах и разрешили опять участвовать в маневрах.
Этот эпизод показал, насколько успешны могут быть действия маленьких партизанских групп. Командование решило широко применять их вплоть до завершения маневров. И наши люди доказали, что способны выполнять самые трудные задания.
1932 год памятен мне многими удачами.
Были хорошо отработаны три способа ночного десантирования: выброс на имеющуюся точку, выброс на маяк, спускаемый с самолета, и выброс на заметный ночью ориентир. Этим вполне обеспечивались точность приземления и быстрота сбора парашютистов.
Жизнь научила нас предварительно изучать по карте предполагаемый район выброса. Мы знакомились не только с ближайшей к точке приземления местностью, но и с районом, весьма отдаленным от нее. Назначали два пункта сбора: основной и запасный. Это была целая наука.
Тогда же удалось разработать надежный способ сбрасывания имущества партизан без парашютов в специальной довольно простой упаковке.
Было испробовано и новое средство для крушений поездов на мостах. Мы сконструировали мину, которая подхватывалась поездом с железнодорожного полотна. Поезд же приводил ее в действие. Взрывалась она в точно рассчитанное время, когда состав проходил по мосту.
Боевая выучка партизан шла полным ходом, их искусство совершенствовалось. А мужество и выдержка наших товарищей восхищали даже таких людей, как Якир и Баар.
Как-то летом одна из девушек, прыгая с самолета, не сумела вовремя погасить парашют. Приземляясь, она так сильно повредила ноги, что не могла встать. И все же приползла на сборный пункт вовремя.
— Юлька! — всполошились ее подруги. — Что с тобой?
А маленькая курносенькая Юлька, с полными слез голубыми глазами, пыталась еще улыбаться:
— Чепуха… Обойдется…
Ей было восемнадцать лет, этой тоненькой, изящной Юльке, готовившейся стать партизанской радисткой. Но в хрупком девичьем теле билось отважное сердце.
После трагической гибели одного из парашютистов, когда иные приуныли, Юля первой вызвалась прыгать со следующего самолета.
— Ах, девочки-мальчики! — с отлично разыгранной беззаботностью восклицала она. — Я легкая! Бросайте меня для пробы, не разобьюсь!..
На всех занятиях рядом со мной в те дни была партизанка Рита. Настойчивая, уверенная в себе, стремящаяся сделать все как можно лучше, она, казалось, не знала усталости. Вернувшись с задания, затевала игры, заводила песню. Мы любили слушать ее.
И вдруг однажды под Купянском, во время установки мин на сильно охраняемом участке железной дороги, в руках Риты взорвался капсюль в макете. Взрыв ослепил ее. Мельчайшие осколки поранили лицо и глаза.
Окровавленная, она молчала. Без единого стона дошла со мною до школы. Там ее перебинтовали, и я с первым поездом повез девушку в Харьков.
На операционном столе Рита тоже не проронила ни звука.
— Характер… — почтительно сказал профессор-окулист, оперировавший Риту. — Сколько ей лет?
— Девятнадцать, профессор, — отрывисто ответил я, не сводя глаз с осунувшегося девичьего лица.