Я, наверное, выглядел вконец растерянным, потому что начальник политотдела скороговоркой посоветовал:
— Не теряйте голову. Собирайте нужные документы. Мы запросим архивы…
Во взгляде его не было враждебности. Мне даже показалось, что он сам чем-то смущен.
Не помню, как добрался до комендатуры.
У добрейшего Бориса Ивановича Филиппова, узнавшего о том, что случилось, вытянулось лицо.
— Как же так, голуба моя?..
Я не мог рассказать подробности. С тоской подумалось, что Борис Иванович при всей своей доброте ничем не поможет. Разве я не знаю, какой он осторожный? А тут — политотдел… Меня подозревают в умышленном изменении фамилии, в обмане партии, чуть ли не в измене…
— Вот что, голуба моя… Пойдем-ка ко мне домой. Да. На рыбу. Вчера с рыбалки привез, — услышал я взволнованный голос Бориса Ивановича. — Выхлопочем вам отпуск, отправитесь куда надо и привезете нужные бумажки… Не расстраивайтесь. Идем на рыбу!
Дорого было товарищеское сочувствие, но я отказался от приглашения. Пошел домой, бросился на кровать.
Что будет? Как жить, если тебя подозревают в таких преступлениях?
Зазвонил телефон. Борис Иванович, оказывается, уже успел побывать и в Управлении дороги и в штабе военного округа.
— Все в порядке, голуба моя! Отпуск вам разрешили. Поезжайте за документами. И не тревожьтесь! Все образуется!
Мне стало стыдно. Как мог я усомниться в Борисе Ивановиче? Настоящим человеком в трудную минуту оказался именно он, а не я…
— Ну, ну, голуба моя… — прервал меня в комендатуре Филиппов, когда я принялся сбивчиво толковать о том, что стыжусь самого себя. — Нашли о чем… Получайте билет и с богом. Желаю удачи!
В тот же вечер я выехал собирать справки о том, что я Старинов, а не Стариков и что действительно бежал из плена и честно воевал за Советскую власть.
Тревога и боль не проходили, но становилось легче при мысли, что Борис Иванович Филиппов — не один хороший человек на свете, что живут на земле тысячи прекрасных людей и что товарищи меня не оставят…
Первым делом направился в свою академию.
— Черт знает что! — воскликнул, выслушав мою историю, начальник факультета Дмитриев. — А ну подождите минутку…
Он достал бумагу и тут же от руки написал нужную справку.
— Все уладится, Илья Григорьевич! — уверенно говорил Дмитриев. — Вы же сами слышали товарища Сталина, помните, как он призывал беречь и ценить кадры… Просто какое-то недоразумение, а может быть, и клевета.
Теперь предстояло ехать в родную деревню.
В Орле я сошел с большим рюкзаком: зная, что в сельмагах многого не купишь, запасся сахаром, селедкой и даже белым хлебом.
В 1935 году из Орла в деревни автобусы не ходили. Пришлось шагать по обочине.
Волховская дорога длинна и грязна после дождей. Дует осенний знобкий ветерок. Невесело…
Вот и обоз. Посадят или нет?
На передней подводе сидел мужичок. Что-то удивительно знакомое было в худощавом небритом лице с неповторимо хитрой улыбкой. Если бы снять с мужичка залатанный зипунишко и лапти да обрядить в красноармейскую гимнастерку, в ботинки с обмотками…
— Алеша! — не помня себя от радости, закричал я. — Алеша? Ты?!
Постаревший, поседевший Алеша Бакаев, мой сослуживец по 20-му стрелковому полку, не соскочил, а прямо-таки скатился с телеги.
Мы крепко обнялись, оторвались друг от друга, обнялись еще раз.
— Сколько ж это годков, Григорьевич? — бормотал Алеша. — Никак, десять? Каким тебя ветром к нам?
Набежали другие подводчики. Кто-то хлопнул меня по плечу. Оглянулся и — глазам не поверил. Передо мной стоял, протягивая заскорузлые руки, Архип Денисович Царьков. Тот самый Архип Царьков, с чьей легкой руки я стал когда-то сапером!
— Архип!
— Илюшка!
— Тебя и не узнать, Архип…
— Да и ты изменился. Ишь в больших чинах ходишь…
— Какие там чины! Как я рад, ребята, родные…
— Негоже на дороге толчись, — трезво рассудил один из возчиков. — Поехали, что ли? Дома наговоритесь!
Обоз тронулся. Сидя на телеге рядом с Архипом Царьковым и Алексеем Бакаевым, я рассказал, что привело меня в деревню. Однополчане и удивились и опечалились:
— И тебе не верят, выходит? Н-да… Ты же до конца воевал! Тебя, как заслуженного бойца, в военную школу посылали! Что же деется?
А потом Архип Царьков рассерчал:
— И какой дурак тебе не верит, что ты Старинов? Видать, он никогда в наших деревнях не был. У нас же тут всего пять фамилий: Бакаевы, Трунковы, Климовы, Стариновы да мы, Царьковы!.. Не знает орловских твой начальник, едят его мухи! Ну не сомневайся! Мы все, что надоть, подтвердим. Да и в соседних деревнях однополчане живы.