– На самом деле все начал Хафиз, – сказал Калум. – Эй, но я думаю, мы нашли неплохое решение. Гилл настаивал на том, чтобы отвести парня в сторонку и расспросить его, каковы его намерения, как только мы увидели, как он… как ты… как оно все выглядит. Но потом мы подумали, что парень, который придушил кхлеви голыми руками, может оказаться чувствительной натурой, и решили расспросить тебя…
– Это показалось нам более безопасным, – завершил Рафик с озорной улыбкой.
Акорна расхохоталась.
– И вы спросили. Мы обсудили это, – сказала она, обнимая их всех по очереди, – и мне больше нечего добавить. Честно говоря – сейчас нечего. Между прочим, меня вот что интересует: когда я смогу поженить своих отцов? Джудит и Мерси не будут ждать вечно, пока вы рассуждаете о том, как устроить мою личную жизнь.
– На самом деле, – ответил Калум, – мы, э-э, мы хотели сделать некое заявление. Но я подожду, пока она не сможет…
Остальные двое стали хлопать его по спине. Разговор плавно перешел на то, как нужно устраивать свадьбы, а потом все они почувствовали необходимость поговорить со своими любимыми, и Акорна сумела ускользнуть обратно в свой павильон.
Мати там не было. Акорна подумала, что девочка, наверное, проводит время вместе с родителями. Это было замечательно. Как хорошо побыть одной! Конечно, она легко избавилась от расспросов своих дорогих друзей – но те вопросы, которые они задавали ей, были отголосками ее собственных вопросов, а ей вовсе не хотелось, чтобы только-только научившаяся мысленной речи девочка подслушала ее размышления, пусть даже и нечаянно.
Заботилась ли она об Ари просто потому, что жалела его, или это было нечто большее? Откуда ей знать? Она еще ни разу в жизни не искала себе супруга. Она знала, что ее дядюшки действовали в ее же собственных интересах; по правде сказать, она тоже не замечала такой уж существенной разницы между мужчинами-людьми и мужчина-ми-линьяри. Воспитанная мужчинами, она чувствовала, что понимает их настолько хорошо, насколько женщина вообще способна понять мужчин. По крайней мере, на этом отрезке жизни. Но она не могла бы сказать, что хоть как-то понимает Ари. Да, она может читать его мысли, когда он это позволяет, и знает, что она ему небезразлична. Она может чувствовать его боль. Но она не имела ни малейшего представления о том, почему он так себя ведет. Ей очень хотелось, чтобы рядом оказалась Прародительница Надина или тетушка Нева, с которыми можно было бы посоветоваться. Конечно, она могла расспросить об этом Гилла, Калума или Рафика, но они, казалось, были настроены отнюдь не в пользу Ари.
Вздохнув, она погрузилась в неспокойную и полную снов дрему.
Приснилось, что ее пытается соблазнить кхлеви.
Сам Ари в это время, напротив, никак не мог ни заснуть, ни читать книгу, которую он выбрал среди старинных бумажных книг «Кондора»: в библиотеке корабля была целая коллекция древних европейских книг различных авторов. В данный момент Ари читал древнюю пьесу под названием «Ромео и Джульетта» Вильяма Шекспира. Язык был трудноват, но Ари в свое время читал другую книгу, в которой на Шекспира ссылались как на изобретателя языка любви, так что его заинтересовало, о чем сможет ему поведать Эйвонский Бард. Однако он никак не мог понять, почему косметическая фирма двадцатого века (корабельная библиотека также содержала некоторое количество маленьких ярких рекламных буклетов той фирмы) решила спонсировать древнего поэта – разве что потому, что он также был и актером, а актеры, как узнал Ари, тоже пользовались косметикой.
Пока он боролся со сложностями языка, Таринье непринужденно рассказывал ему о своей эффектной и успешной (по словам самого Таринье) карьере дамского ухажера. У Ари не хватало духу попросить его помолчать, поскольку он знал, что потеря кончика рога заставляла Таринье чувствовать себя обезображенным, так что младший товарищ Ари вспоминал сейчас свои предыдущие успехи, просто чтобы придать самому себе уверенности.
Однако справедливости ради надо сказать, что, строя такие предположения, Ари переносил на Таринье свои собственные переживания от потери рога и свое сочувствие потере Таринье, а не читал его мысли – что, впрочем, оказалось невозможным одновременно с попытками прорваться через старинные шекспировские обороты речи. Но тут Таринье внезапно оторвал его от чтения, перекатившись поближе к товарищу и игриво ткнув Ари под ребра.
– Эта Кхорнья – лакомый кусочек, а? – подмигнув, поинтересовался Таринье.
– Лакомый кусочек?.. – не понял Ари; упоминание о Кхорнье заставило его оторваться от книги.
– Желанная подруга для таких консервативных личностей, как ты, – терпеливо перевел Таринье.
– Я… да. Мати упоминала, что ты сам говорил, будто помолвлен с ней. Это все еще так? – спросил Ари. Голос его был ровным, почти лишенным интонаций: молодой линьяри не желал выдавать своих чувств.
– Я?.. О нет! Нет, нет, нет. Во имя Предков, нет! О да, конечно, когда я впервые увидел ее, я был просто сражен. Она прекрасна – лакомый кусочек, как я и сказал. Но, э-э, я просто был первым мужчиной-линьяри, которого она увидела, а она – она была так невинна, и у нее были такие прекрасные влажные глаза… Я почувствовал, что обязан защищать ее, и мне хотелось дать понять остальным мужчинам, что они должны… воспринимать ее превосходные достоинства… правильно. Нет, теперь, когда я лучше знаю ее, я понимаю – она не для меня.
– Нет? А почему же? – спросил Ари, внезапно сам ощутивший потребность защитить девушку; удивительно, но сам факт того, что Таринье отвергал Кхорнью, кажется, выводил его из себя. Разве может быть во всех мирах хоть кто-то, кто не будет желать Кхорнью?
– Честно? – сказал Таринье. – Она слишком умна для меня. И, э-э, немножко слишком идеалистична. А также немножко слишком чужая – все-таки ее воспитывали люди, ну, и все такое. У нее своеобразные идеи, и поэтому я не знаю, чего от нее ожидать в следующую минуту. Это нервирует меня.
– Да, признаю, я тоже нервничаю рядом с ней, – задумчиво подтвердил Ари.
– Я заметил. Но ты-то по ней с ума сходишь, а? – с явным намеком проговорил Таринье, в глазах его плясали хитрые искорки. – Ты ведь хочешь ее, разве нет?
– Я… я не имею права. Она заслуживает супруга со здравым умом и телом… и рогом, – с некоторой жесткостью закончил Ари. Впрочем, на его взгляд, Таринье и сам был жесток и бесцеремонен.
– Ох. Боюсь, я заслужил это. Но мне говорили, что мой со временем вырастет.
Ари промолчал. На жестокость Таринье ответил жестокостью. Это была одна из причин, почему линьяри обычно старательно избегали жестокости. В подобных разговорах собеседники словно бы нисходят по спирали на низший уровень эмоций: это не только недобро по отношению к собеседнику и себе самому – это просто неразумно.
– Извини, – снова заговорил Таринье. – Я хотел тебе кое-что сказать, а продолжаю раздражать тебя. Ты слишком чувствителен, тебе это известно? Прямо недотрога какой-то!
– Быть может, это оттого, что очень долгое время каждый, кто пытался меня трогать, делал это, чтобы причинить мне боль, – процедил Ари, стиснув зубы, потом усилием воли он заставил себя успокоиться. – Я тоже виноват. Я начал думать о тебе как о друге. Прародительница говорит, друзья встречаются, чтобы учить друг друга. Я чувствую, ты хочешь меня чему-то научить. Продолжай.
– Я, собственно, говорил вот что, – продолжил Таринье. – Вне зависимости от того, чего женщина заслуживает по твоему мнению, сама она считает, что заслуживает именно того, чего желает ее сердце. По крайней мере, так было со всеми женщинами, которых я встречал. Мне кажется совершенно ясным, что Кхорнья хочет тебя.
– Нет, – возразил Ари. – Она просто добрая и любящая натура. Она сочувствует мне – из-за моей раны, из-за того, что случилось у кхлеви… Когда она будет уверена, что я поправился, насколько это возможно – ведь в первую очередь она лекарь, – она вернется к своим людям. Например, нашим послом. Иногда будет заглядывать на нархи-Вилиньяр, чтобы провести какие-нибудь переговоры с нашим правительством. Но к тому времени мы с Йо будем далеко, так что…