Возможно, прочитав эту книгу, кто-нибудь увидит не столько тот самый утраченный мир прошлого, сколько лишь калькуляцию прежней жизни, ушедшей восвояси. Что ж, ежели съедено, выпито и станцовано под звуки оркестра, следует платить по счёту.
Мы пили, ели, курили. Любили друг друга и любили родину, имея к ней, совсем не безгрешной, довольно всяких претензий. Даже во что-то одевались, слушали музыку, смотрели телевизор. В кино ходили по выходным, а иногда – и в будние дни, если знакомые советовали обязательно посмотреть какой-нибудь фильм. И танцевали. И опять пили, закусывали, курили. Учились, работали. Читали книги, листали газеты, иногда слали письма.
Знание канувших в прошлое мелочей позволило автору эту книгу написать. Не зря было выше заявлено «мы». Автор из тех, кто жил в описываемую эпоху, если не при Сталине, то уж точно – слегка при Хрущёве и с лихвой при Брежневе. И потому бедекер построен по принципу как бы хронологическому, песни АГ, тут упоминаемые, расположены не по времени их создания (даты указаны ради аккуратности и мало что говорят), а по времени, в них отразившемуся. Собственно, это период с года примерно 1957 по 1968 – опять же примерно. Время «оттепели», с её моросью, стаявшим почернелым снегом, вывезенным на задворки, грязью, в которой вязнут ноги, ожиданием скорых солнца и тепла. О времени довоенном и послевоенном речь идёт во вводных главах, о более позднем – молчок. Про всё не рассказать, да и не время. Кроме того, жанр путеводителя не предполагает энциклопедического подхода. Бедекер есть бедекер. Кстати, в советскую эпоху такого слова не было, осталось в эпохе дореволюционной и пригодилось теперь. Терминов не хватает, они умирают вместе с цивилизацией, как умер термин «цивильный». «Гражданский» − это иное, и «штатский» − это иное. Разве что ещё «дембель», который – хоть сдохни, а неизбежен.
З.В.
Без нумера
Ещё до войны. Финские танки с деревянными колёсами, или Один шаг с парашютной вышки
Оборонная песня: музыка бр. Покрасс, слова сумасшедшего. – Антенна в мозгах человеческих. – Чайники со свистком и ворованная музыка. – Прости-прощай, блатная песня. – Тыр-пыр, семь дыр. – Смертельный удар Николая Старостина. – Контузия финской войны. – Художественный стиль «Прям держись, насяльниски!»
В этом «ещё» можно было различить «пока», обращённое вспять ретроспективно. Довоенный отрезок жизни верно было бы отмерять от 1930 или 1931 года, и укладывалось в него несколько самостоятельных периодов: похуже-потяжелей и получше-полегче уже перед самой-самой войной.
Все знали, что воевать придётся, но думали, что воевать будет легко и не страшно.
Особенно хороша последняя строфа (см. внизу – З.В.). Это уже не песня, а мобилизационное предписание, военкоматовская повестка, что принёс курьер с рассыльной книгой.
Плакат фильма «Если завтра война».
Фильм был учебным – полуигровым, полудокументальным.
Чего с него взять
Всем народом, с барабанами и прочей весёлой музыкой, шагом марш! Вот это война так война, любой бы не прочь. Только по какому-то фантастическому стечению обстоятельств в октябрьские дни 1941 года, когда над Москвой летал пепел торопливо сожженных архивов, когда на улицах валялись папки с полусекретными и секретными документами, выкинутые из учреждений, когда спешно объявленная эвакуация шла полным ходом − кто грузился в отдельные спальные, кто в теплушки, уходили от вокзалов составы, сцепленные из вагонов электричек, был даже поезд, где на открытых платформах установили троллейбусы без колёс, чтобы ночевать в относительном тепле, – автор стихов Василий Лебедев-Кумач, знаменитый поэт-песенник, не возглавил московское ополчение, не повёл добровольцев на окраины, чтобы защищать древнюю столицу, а, набив две грузовых машины личными вещами и мебелью, отправился на Киевский, если память не балует, вокзал, надеясь получить два отдельных вагона, пусть и не пульмановских, но обязательно купейных. Вагонов ему не дали, даже запретили въезд машин на вокзальную территорию. Не помогло и то, что знаменитый автор был депутатом Верховного Совета СССР и свежим кавалером – лауреатом Сталинской премии второй степени за 1941 год. Поэт устроил дикий скандал, кричал принародно, дескать, в полном разгроме виноват мерзавец Сталин, а когда понял, что накричал лишку, и большого, начал тут же на вокзале изображать сумасшедшего, хотя, может быть, и произошло с ним нечто вроде временного помешательства, ум прославленного стихотворца зашел за разум и не желал выходить назад. Так что вместо эвакуации этот автор, депутат и лауреат (все трое) оказался в больнице, где его, пропорционально званиям и регалиям, поместили на этаже, предназначавшемся исключительно для наполеонов, цезарей и депутатов верховных советов различных созывов и роспусков (о психиатрической лечебнице более поздней советской эпохи см. в главе «О литерных психах из больницы № 5, которая находится совсем не там, где принято думать»). Думаю, на прогулке в больничном дворе он встретил и барабанщиков, и запевал, и музыкантов, и запряжных тачанок, и рядовых пулемётных расчётов: № 1, № 2, № 3, № 4 и дальше по именному списку – № 5, № 6, № 7. С психов взяток нет, антисоветская пропаганда и агитация, паникёрство в военное время, злобные выпады против руководителей партии и правительства, которые тянули на расстрельную статью (впрочем, как паникёра его имели право расстрелять без суда и следствия на месте, то есть возле Киевского и любого другого вокзала), были прощены; может, добавили порцию-две инсулина – сумасшедших долго лечили долговременным сном.