Нет, ни Мир-Али, ни его друзья ничего об этом не слышали.
— Жаль, друзья мои, жаль! Представьте…
И далее следует рассказ об экспедициях в горах, романтической жизни в палаточных городках под луной. «Мы любим наши горы, реки, леса, слагаем песни о них. А что под ними — мало что знаем…»
Рассказывали гости из Баку не только о нефти и профессии нефтяника. Приглашали стать учителем, уверяли, что нет ничего лучше математики, загадочных чисел, цитировали Низами и Физули, звали окунуться в мир поэзии, стать филологом, а еще лучше заняться исторической наукой. Кому, как не ему, новому подрастающему поколению, сесть за написание истории своего края?
Многие тогда решили стать педагогами — учитель всегда пользовался особым уважением в народе…
«Раз бесплатно учат наукам, значит, им грамотеи нужны. Ученые люди всегда в почете были, хоть при ханах, хоть при царе. Но только большевики решили сделать всех грамотными и образованными».
Так рассуждала отверженная революцией бывшая знать. Разумеется, та часть, что осталась жива.
Мир-Али покидает Гянджу. В Баку он ищет не только спасения от косых взглядов, злорадного шепота, откровенных доносов, бесконечным ручейком стекающихся в бывший губернаторский дворец. Здесь можно продолжить учебу, получить образование.
В 1924 году, когда он заканчивал бакинскую школу № 5, его как талантливого музыканта-самородка представили великому Узеир-беку. Прослушав юношу, он тут же зачислил его в консерваторию: «Учись, сынок! Я уверен — первоклассным скрипачом станешь!»
Но к этому времени Мир-Али уже определил для себя свое будущее — он станет горным инженером. Некоторое время он ходит в консерваторию, музицирует на скрипке по классу профессора Эйдлина, но вскоре подает заявление с просьбой о зачислении на первый курс геолого-разведочного отделения горного факультета Азербайджанского государственного политехнического института{5}.
Этот институт родился буквально на второй день после установления советской власти. В конце апреля ее провозгласили в Баку, а в мае Н. Нариманов, председатель Азревкома, подписал акт о создании Комитета по организации высшего политехнического института. 13 ноября того же года был уже учрежден Бакинский политехнический институт. К началу занятий в институте работали шесть профессоров, 54 преподавателя и два ассистента. Баку обратился за помощью в Центр. Из Москвы, Киева, Харькова и других городов прибыли многие известные ученые, преподаватели. Среди них Н. А. Дубровский (первый ректор), П. К. Жузе, Л. Г. Гурвич, А. С. Щепотьев, Д. Д. Гадаскин и др.{6}
1925 год, сентябрь. Золотая пора высшей школы Азербайджана: еще нет экзаменов, незачем и некому давать взятки и «табшевать» — подключать знакомства. Зато в фаворе — молодежь пролетарского происхождения. (С 1924 года введен запрет на прием в вузы для выходцев из «ненародных» классов.) Стране Советов нужны кадры, а молодежь, в массе своей, не приучена сидеть за партой. Так что желающих не так много. В политехническом учится чуть больше тысячи студентов, азербайджанцев — несколько десятков. Студенты все время «ищут себя», переводясь с одного факультета на другой. Войдя в аудиторию будущих архитекторов, можно выйти с дипломом нефтепромысловика.
Группа студентов первого курса геолого-разведочного отделения насчитывала около тридцати человек. Треть из них, как и Мир-Али, была принята сразу после окончания десятилетки. Это 17—18-летние юноши. Остальные — бывшие нефтяники, рабочие, служащие советских учреждений, словом, люди с жизненным и практическим опытом. Некоторые из них имеют незаконченное среднее образование в объеме 7–8 классов.
Итак, вторая половина 20-х годов. Страна приступает к практическому строительству социализма. Необходимы запасы минерального сырья. Нужно выяснить геологическое строение огромной страны, и в ней — Азербайджана.
Баку богат нефтью. Но утверждают, что в недрах земли здесь скрываются несметные сокровища. Республика же в геологическом отношении — сплошное белое пятно. Кадров научных нет, инженеров также. Потребность в геологах велика. Это позже в СССР стали готовить геологов по специальностям от 001 до 006. А тогда такого дробления не было. Специалистов готовили примерно так же, как принято было в Горном институте дореволюционной России: выпускник мог быть геологом, горным инженером, инженером по технике безопасности, маркшейдером и пр. Правда, в Баку на весь учебный процесс накладывал свой отпечаток нефтяной профиль республики, развитость нефтяной геологии, ее теории и практики.
«Я выбрал то, что необходимо было для работы геолога», — скажет позже М. Кашкай. А в справке, выданной ему по окончании политехнического, будет сказано, что он «прослушал полный курс производственного обучения на геолого-разведочном отделении горного факультета и как выполнивший все требования учебного плана… удостоен звания горного инженера по геолого-разведочной специальности»{7}.
Почему он выбрал геологию? Интуиция? Призвание? Зов судьбы?
Много позже с его слов некий журналист в составленном к юбилейной дате биографическом очерке напишет: «Частые поездки в Дашкесан, в Хачбулаг, Аджикенд, Гей-Гель, Чирагидзор привили М. Кашкаю интерес к причудливому строению высоких гор, пестрой окраске и составу слагающих их минералов и руд».
А может, рано повзрослевшего юношу привлекла возможность заняться делом, которое никак не соприкасается с повседневной общественной жизнью, насквозь пропитанной политическими интригами?
Горы, наука и он. И никакого злословия. Что может быть лучше этой доли после того, как мир перевернулся?
«Между прочим, сам термин «геология» впервые был применен в XIV в. кельнским архиепископом Брюнном в книге «Филобиблион». Сей духовный отец утверждал, что существуют только две науки — теология и геология. Теология — это все о боге, о бессмертии, о жизни неземной. Геология же, напротив — все о земной жизни, включая не только все естественные науки, но также историю, этику и эстетику. Но это я узнал уже в зрелом возрасте. К профессии же своей я, скорее всего, шел интуитивно, меня к ней вела любовь к природе, привитая детскими наблюдениями за причудливыми красками Кяпаза. Мне всегда доставляло какое-то особенное удовольствие бродить по горам. Можно сказать, большая часть моей жизни прошла среди скал, гор, каменных глыб. Я мог бы стать зоологом, ботаником, географом, работая с одинаковым увлечением. После окончания школы я руководствовался побуждениями более очевидными — геология была актуальнее, страна остро нуждалась в полезных ископаемых, нужны были геологи. Для них открывались широкие возможности путешествий, исследований в малоизученных районах страны.
…Я избрал геологию. Помимо любви к природе, у меня в юности созрело желание быть полезным Родине. Выбор профессии оправдал мои юношеские стремления и надежды. Это и есть счастье».
Он верил в богатства азербайджанской земли, и самой большой мечтою его было открыть их людям, своему народу. Сегодня, возможно, это звучит громко. Но о том же говорили и к тому же стремились в свое время его великие современники: Узеир, Вургун, Мамедалиев — лучшие из азербайджанцев.
Заметьте также, не о славе мечтал молодой человек — о служении Отчизне. Без высокой цели не может быть великих дел.
Из воспоминаний Асафа Алиева, доктора геолого-минералогических наук:
«Его эпоха была богата на имена. Посмотрите, в каком созвездии великих людей он рос, набирался знаний и опыта: Ферсман, Левинсон-Лессинг, Белянкин, Яншин. Это же совершенно непостижимый, я бы сказал, космический уровень информации. Разумеется, не надо забывать и о следующем: со светилами общаются многие. Не всем, однако, удается взойти на научный небосклон, ярким светом озарить тайны природы. В этом и состояло его счастье, Кашкая ученого, геолога. Природа пробудила интерес в нем к тайнам Земли. А великие геологи были его путеводной звездой в его научных исканиях, которые он не прекращал даже на смертном одре. И в этом беззаветном служении науке также видится влияние его великих учителей. Он не мог быть иным».