Надо ли говорить о том, что неискушенная рабоче-крестьянская масса нового набора большевиков понимала слова ленинградского вождя, соратника товарища Сталина, как призыв и воспринимала его буквально! Грандиозная чистка привела к арестам тысяч бывших оппозиционеров.
Возвращаясь из очередной экспедиции, Мир-Али Кашкай с ужасом обнаруживал исчезновение очередной группы преподавателей.
Профессура становилась все более замкнутой. Говорить вслух об арестах стало как-то не принято. Однажды Франц Юльевич, как бы между прочим, заметил: «У нас счастливая профессия, товарищ Кашкай. Никогда не изменяйте ей, что бы в жизни ни случилось». А Кашкай уже давно про себя решил заниматься только своим делом. Политика не его удел. У него один маршрут — кафедра, библиотека, лаборатория, экспедиция, горы. И еще: театр, Эрмитаж, белые ночи…
Жизнь учила его умению не ввязываться в политические интриги, сохранять дипломатическую дистанцию с властью, не вступая с нею в пререкания, и не поддаваться искушению сближаться, чтобы пользоваться могучим покровительством. Одно мучило его в те годы, когда поползли мрачные слухи, которые нашли вскоре подтверждение в реализации политической установки, — выкорчевать из научно-культурной среды Питера представителей старой школы, которую высокомерно называли царской: «А вдруг возьмутся и за Франца Юльевича? А Ферсман? Белянкин? Лебедев?»
Каждый из них был для него учителем, другом, наставником, частью его жизни. А вдруг…
Начались аресты и расстрелы «классовых врагов». Действуя привычным способом «в интересах пролетариев», Киров с целью решения жилищного вопроса в Ленинграде, население которого росло в связи с ростом численности рабочих на новых стройках в ходе «социалистической индустриализации», приказал в одночасье выселить из города остатки «недобитых классово чуждых элементов непролетарского происхождения»{28}. И, поскольку бывшая столица уже неоднократно чистилась от сановников, чиновников и других представителей прежней власти, данная акция сказалась в основном на «не приносящих пользу» интеллигентах-гуманитариях. Геологов миновала сия горькая чаша…
Свидетельствует историк; «Киров решил разрубить гордиев узел одним ударом: выселить десятки тысяч лиц непролетарского происхождения не только из квартир, но и вообще из города, отправить их в административном порядке в те отдаленные холодные края, где пресловутый Макар не пас своих столь же пресловутых телят. Что и было выполнено с присущей Сергею Мироновичу энергией. Пострадали не только старухи и старики, бывшие сановники и чиновники, но в основном пострадала интеллигенция: музыканты и врачи, адвокаты и инженеры, научные работники и искусствоведы… Сколько их поумирало в пути, в необжитых местах…»{29}
Когда в 1934 году ленинградские газеты открыли «крестовый поход» против специалистов и людей науки, обвиняя их в попытках организации вооруженного восстания против советской власти, П. И. Лебедев счел нужным предупредить своего аспиранта: «Кончится тем, что Академию наук переведут в Москву…»
Так оно и вышло. Но прежде, не без ведома Кирова, в Академии наук был осуществлен самый настоящий погром… Жертвами «академического дела» стали 525 ее сотрудников{30}.
Институт Левинсона-Лессинга, так неофициально называли в ученом мире Петрографический, оставался вне политических интриг. Геологи — народ особой породы: зимой копаются в своих лабораториях, летом — бродят в тайге или лазают по горам. Эта была как раз та доля, о которой мечтал М. Кашкай, покидая Баку…
Впрочем, несмотря на политические дрязги и интриги, жизнь шла своим чередом. Аспирант М. Кашкай все эти годы находился, можно сказать, в приподнятом настроении. Учеба ему давалась легко, из экспедиций он возвращался также не с пустыми руками — задания выполнял полностью, спорил, как и все, по поводу новых, неизвестных ранее, выходов различных горных пород, новых пликативных складов, разломов и т. д. Это были далекие от политики дела, никакой классовой борьбы и никакой оппозиции — чистая наука.
Страна выполняла пятилетки — первую, потом вторую.
Было чем гордиться и геологам. На XVII съезде сам товарищ Сталин сказал о них несколько добрых слов: «У нас была лишь одна-единственная угольно-металлургическая база — на Украине, с которой мы с трудом справлялись. Мы добились того, что не только подняли эту базу, но создали еще новую угольно-металлургическую базу — на Востоке, составляющую гордость нашей страны»{31}.
База на Востоке — это прежде всего труд геологов, значит, и его, Мир-Али Кашкая, труд, его экспедиции на Алтай, исследования железорудных месторождений Кузнецкого Алатау, его находка осмистого иридия в прииске Большая Викторьевка.
Сталинский абзац из доклада на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в январе 1933 года можно прочесть на стене парткома, он стал поводом для обсуждения задач, стоящих перед учеными и аспирантами института. Страна обязуется выполнить задания пятилетки за четыре года, и геологи брались также найти, исследовать, подключить новые месторождения полезных ископаемых к локомотиву социалистической индустрии.
«Конечно, на наших собраниях немало пустых слов… Но страна-то растет, развивается, новая индустрия — это реальность. Вот что главное!» — так рассуждал наставник аспиранта П. И. Лебедев.
И это тоже было учебой — уметь отделять второстепенное от главного, не задерживать внимание исключительно на недостатках, видеть и понимать движение жизни…
Незаметно пролетели первые два года учебы. Вроде бы немалый срок, а отними от них еще месяцы пребывания в Сибири, время на обработку добытых материалов в лабораториях, командировку в Дашкесан, которую профессор Лебедев считал весьма важной для исследования Загликского алунитового месторождения, да еще часы обязательного штудирования и усвоения теоретического курса — совсем не остается времени для диссертации{32}.
Не успел, как говорится, оглянуться, как защита на носу.
Стало быть, надо возвращаться на родину, пробираться в Исти-Су…
ОДИН НА ОДИН С БОЛЬШИМ ХОСРОВЫМ
— В Исти-Су? — переспросил секретарь, потом еще раз внимательно прочел командировочное удостоверение и вновь уперся недоверчивым взглядом в молодого человека, стоявшего перед ним и дожидавшегося предложения присесть.
— Да, товарищ Агаев, это тема моей научной работы. И мне не позже завтрашнего дня надо попасть в район расположения источников.
— И что вы там будете делать, товарищ Кашкай? — продолжил свои расспросы секретарь Евлахского райкома, выйдя из-за своего обшарпанного и запачканного чернильными пятнами стола и, наконец, движением руки пригласив командированного присесть. (Как, однако, изменились люди. Как они быстро усвоили новые порядки, коммунистический этикет и одеяния — «сталинский» френч и сапоги, усики вместо усов и мундштук вместо трубки!)
Появление гостя поначалу обескуражило секретаря, затем искренне заинтересовало и, в заключение, столь же искренне расстроило. Партийному руководителю было не до геолога по той простой причине, что в районе начался сбор хлопка и у него каждая минута была на счету. Хлопковая страда — время испытаний для партийного руководства. Соберешь нужное количество хлопка (а сколько нужно — толком никто не знает, в планах-заданиях одни цифры, а Баку настаивает на других) — значит, усидишь на своем секретарском стуле до положенного срока, провалишь сдачу «белого золота» — придется отвечать перед самим «Хозяином», товарищем Багировым. У него же, евлахского секретаря, одни проблемы, и каждая из них начинается со слова «нет»: нет людей — мужики сидят в чайханах, а на поле одни женщины с детьми, привязанными к спине, нет лошадей, нет телег, нет воды — нечем поить людей в испепеляющую жару. А тут откуда ни возьмись этот Кашкай — свежевыбритый, в чистенькой рубашке, аккуратно отутюженных брюках. Как будто не с поезда сошел, а из родного дома мамочка проводила. Небось сейчас лошадей попросит или телегу до Тер-Тера…