Ораторы считают, что в деле приобщения к научным знаниям должен сыграть большую роль «такой мощный агитатор, как радио». Поднимается М. Кашкай. Его мало кто знает в партийно-комсомольских кругах. Но раз Рухулла Ахундов (именно под эгидой этого влиятельного партийного деятеля проводится совещание) счел нужным пригласить его и посадить рядом с такой знаменитостью, как Комаровский, значит, этот невысокий, аккуратно одетый человек чего-то стоит.
— Нужно организовать музей-передвижку, — предлагает он. — В Ленинграде умело пользовались таким средством агитации — наглядно, увлекательно, эффектно!
«Музей-передвижка? Это что-то новое», — записывает в план мероприятий Якубов.
Вскоре эта форма просветительской работы получила широкое распространение. Сам М. Кашкай считает необходимым как можно шире распространять геологические знания, рассказывать людям о проблемах, связанных с разработкой полезных ископаемых. С этой целью он широко пользуется возможностями, как сказали бы сейчас, СМИ.
«Территория АзССР еще недостаточно изучена, — пишет он в «Бакинском рабочем» 28 октября 1936 года. — Поэтому Азербайджанский филиал Академии наук СССР поставил ряд геохимических проблем, изучение которых даст возможность лучше познать наши недра. Работа экспедиции, возглавляемой мною, коснулась длинной полосы, состоящей из железисто-магнезиальных пород, тянущейся в северо-западном направлении, приблизительно вдоль Карабахского хребта и далее в Кельбаджары, в систему гор Муровдага и Шахдага».
Сообщив об интересных находках в указанном районе, он напоминает, что «для определения точных запасов должны быть произведены в дальнейшем детально-разведочные работы».
Ученый как бы предостерегает от скороспелых выводов и решений, зная о шапкозакидательских настроениях, бытующих среди определенной части руководителей. Он считает нужным формировать точные представления о полезных ископаемых республики, ее природно-климатических характеристиках. Любопытно, что в работах тех лет, подготовленных М. Кашкаем для широкой читательской аудитории, дана практически полная картина выявленных полезных ископаемых Азербайджана.
«Сама природа создала здесь как бы громадный музей полезных ископаемых, причем некоторые минеральные богатства по своим запасам являются крупнейшими в мире», — утверждает молодой ученый. Надо полагать, сердца тогдашних строителей нового общества переполнялись гордостью за богатства родной земли, когда они узнавали, что «недалеко от Кировабада в Дашкесане, например, имеются большие запасы железной руды — магнитного железняка… В Азербайджане найдены цинковая и свинцовая руды, имеется и золото… Азербайджан обладает мировыми запасами алунита… Богат Азербайджан и запасами разнообразных строительных материалов — гипса, строительного камня, мрамора. И, наконец, в Азербайджане насчитывается свыше 150 минеральных горячих и холодных источников, целебное значение которых велико».
Однако ученый движим не только патриотизмом. Для него важен прежде всего научный поиск. Вместе с другими молодыми учеными К. Ализаде, Г. Эфендиевым, Ш. Мамедзаде он выпускает книгу «Термины по геологии» (на русском и азербайджанском языках). «Кандидат геологических наук Мир-Али Кашкай — автор ряда научных работ в области геохимии и минеральных источников Азербайджанской ССР. Под руководством членов-корреспондентов Академии наук СССР — профессоров Д. С. Белянкина и П. И. Лебедева им готовится к защите докторская диссертация», — узнаем мы из статьи зампредседателя Президиума АзФАН А. Якубова{50}.
Итак, докторская — главное направление его научной деятельности. Сформулирована уже и тема — «Минералого-петрографические исследования в области основных и ультраосновных пород Азербайджана».
Это уже замах на иной масштаб. До него еще никто не брался дать полную картину минералогических особенностей республики. Собран богатый материал, в консультациях с руководителями проблем нет. Левинсон-Лессинг, Белянкин, Лебедев, как и многие другие московские ученые, частые гости в Баку. Все идет вроде своим чередом, по той программе, которую он спланировал совместно с учителем, принимая решение о возвращении на родину. У него свой, сугубо профессиональный круг знакомств: москвичи, ленинградцы, из местных — будущие академики Азизбеков, Ализаде. Не густо?
Это было время, когда с трибун звучали призывные речи, торжественные клятвы в верности идеалам революции, а по вечерам в затемненных комнатах, при керосиновых лампах люди вполголоса, а то и вовсе шепотом сообщали об арестах «врагов народа». Еще и не было никакого следствия, еще царапает (иные — собственной кровью) в сырой камере мученик: «Москва, товарищу Сталину…», а на воле он уже приговорен соседями, знакомыми, вчерашними друзьями: «Слыхали, сосед-то ваш врагом народа оказался…»
Так и осела в сознании непривычного к хитростям классовой борьбы мусульманского люда — раз арестовали, значит, враг народа, раз враг народа — поделом ему.
Первыми пустили в расход вчерашних соратников по борьбе — Газанфара Мусабекова, Али-Гейдара Караева, Рухуллу Ахундова… Потом взялись за поэтов и писателей. Одних — за пантюркизм, других — за то, что не могли молчать, смириться. Ахмед Джавад (я уже упоминал это имя выше), самый яркий поэт революционного времени (или безвременья?), сказывали, так и назвал свои последние стихи: «Сусмарам» («Не смолчу»). Там есть такие строки: «Говоришь мне, мол, умолкни, — до каких же пор молчать, / В разрушеньи, разлученьи, заточеньи пребывать?»
Рассказывали, что в 37-м, когда над поэтом сгущались тучи и стало ясно, что бывшему революционному идеологу Мусавата не миновать карательного меча другой революции — большевистской, к Джаваду приехал его тесть, Сулейман Бежанидзе, человек известный и влиятельный в Аджарии. «Не лучше ли будет, если мы переправим тебя из Батуми в Турцию? Там у нас большая родня. Много и твоих друзей, знакомых», — предложил он. Ахмед Джавад наотрез отказался: «Я — поэт и азербайджанец. Кем я стану без Родины, без Азербайджана?!»
Он не просто остался, но еще и во всеуслышание заявил, что не намерен молчать, пресмыкаться, отказываться от своих убеждений. После «Сусмарам» он уже не мог рассчитывать на снисхождение власти…
А ведь мог бы и смолчать, притулиться к новым вождям, написать что-либо об Октябре, на худой конец — о светлых далях, ожидаемых трудящимися, тем более что те и в самом деле вполне искренне ждали и надеялись. И стал бы Джавад Народным, как другие, ходил бы со звездой Героя, сидел бы в президиумах. Не раз думал об этом Кашкай. А тут — «не смолчу…». Нет, именно таких, не умеющих и не желающих молчать, не терпит власть. И не только большевистская…
Они не были лично знакомы. Но нравились Кашкаю влюбленность Джавада в их родную Гянджу, его замечательные переводы Шекспира, Пушкина. После того как пронесся слух об аресте А. Джавада, у Мир-Али было такое ощущение, что забрали в казематы НКВД очень близкого человека. «Как же так, он же повторил знаменитое толстовское «Не могу молчать!». Этой позицией до сих пор гордится Россия, ее интеллигенция. Эти слова — в учебниках. Это — хрестоматийная позиция любого интеллигента, патриота…» — размышлял М. Кашкай.
— Как хорошо, что мы вовремя покинули Гянджу. Остались бы там, наверняка Мир-Али сдружился бы с Джавадом. И теперь пришли бы и за ним, — шепчутся родственники.
Впрочем, ждать тех, кто наведывался по ночам, пришлось недолго (это хорошо описано у Солженицына — приходили непременно ночью, словно тати, чтобы никто не слышал. Проснутся жильцы, а соседа их уже нет. Только глухие причитания жены, матери и испуганные глаза малышей).
— Агамира взяли!