Посмотрел мини-сериал «Анна Каренина» 2013 года, итальянский, с русскими субтитрами, есть на трекере. Недурно! Вот конец показывает полное непонимание романа — Анна под поезд, Китти рожает, счастье должно быть для всех, ура.
Интересных находок две (играют хорошо, картинка отличная, особенно хороша Долли). В сцене объяснения не буквы, а прятки — для кино это гениальная мизансцена, Китти ощупывает лицо суженого. А в начале, на вокзале, не просто мужик попадает под поезд. Идет дама, носильщик за ней везет груду чемоданов, и вот один падает на перрон. Вронский, которая это замечает, учтиво поднимает и подает носильщику. Дама благодарит Вронского и бранит носильщика, тот униженно кланяется, просит прощения. Через 10 минут, когда носильщик под поездом, кто-то объясняет: чемодан упал на рельсы, он за ним полез. Ну да, а то барыня будет ругаться…
Я делал этюд о шутке, которая в самом начале романа, где упоминается, что Лёвин называл сестер Щербацких медведями. Но я тогда не понял смысла шутки, а смысл глубокий. Толстой изображает себя девочкой, атрех сестер — медведями, которые заботятся об одном — о своем счастье, а своем доме. Довольно злая шутка: женщина как хозяйка берлоги. Анна Каренина не хочет променять одну берлогу на другую, поэтому она не берет развод (что вообще-то совершенно иррационально и должно смущать). Но Китти — медведица, берложница, а Лёвин — нет, Лёвин уйдёт. Не от социальной несправедливости, это на поверхности, уйдет от идеи счастья в идею свободы.
Можно и вдвоем уйти, и всем человечеством уйти. Это и есть вечная жизнь.
Иллюстрации: ровнехонько в 1873 году, когда Толстой начал писать «Каренину» — и перевел «Златовласку и три медведя» — Уолтер Крейн выпустил эту сказку со своими иллюстрациями, тогда это было новая, успех был колоссальный, тираж неслыханный — 15 тысяч. Столько людей в Британской империи могли позволить себе купить такую книжку ребенку.
Мастер и Каренина
Не очень хочется смотреть «Мастера и Маргариту», потому что внимательное чтение «Анны Карениной» очень обесценивает Булгакова, как внимательное чтение Чехова очень обесценивает Куприна, Бунина, Набокоа и tutti quanti. Булгаков даже в «ММ» остался фельетонистом. В этом и его сила, а все же персонажи абсолютно плоские, лишены индивидуальности, это куклы театра теней. Любовь и страдание, жадность и предательство, — всё одинаково поверхностно. Единственный, кто от этого не пострадал, а даже немного выиграл, это гебешник: в нём и не предполагается глубины, он и должен быть только поверхностью, формой без содержания, а форма красивенькая.
Для сравнения. Толстой подробно описывает Облонского, а Долли только одним абзацем. Облонский — воплощенное зло, антихрист, прореха на человечестве, тупик эволюции и прочая, прочая, прочая. Может быть, именно поэтому Толстой с него начал — дальше идет выход из тупика, и трагизм любви в романе есть ответ на этого доброго антихриста. Полнокровное зло, убаюкивающее, обаятельное, жовиальное, искреннее, доброе зло. Достигается эффект интроспекцией: мы внутри Стивы, мыслим его мыслями, чувствуем его чувствами и не сочувствовать ему — как не сочувствовать себе, что невозможно. Кто не повторит о себе: «Кроме фальши и лжи, ничего не могло выйти теперь; а фальшь и ложь были противны его натуре». Кто не произносил хоть раз «зато он искренен», словно искренность у злого человека — обстоятельство смягчающее, а не отягчающее. Чрезвычайно отягчающее.
Долли описана одним абзацем. 234 слова, проклятье для ученика, пишущего диктант, но целая вселенная в этом абзаце — вселенная добра и света, но добро и свет без любви и потому совершенно бессильные и не вызывающие сочувствия. Жертва, жертва чистая и непорочная, жертва гнуснейшего абьюза (извините за англицизм), но жертва, ничего не искупающая, никому не помогающая, только обуза для себя и окружающих, даже для собственных детей.
Кто-то из младших современников (кажется, Георгий Львов) сказал, что его поколение читало «Войну и мир» как Евангелие: вот оно, оказывается, как все на самом деле! Эх, вот каждый бы христианин так прочел Евангелие! Этюд о Долли есть этюд обо всех тех людях, которые в Евангелии проходят как тени. Обычные люди. Трудающиеся и обременные, которые придти к Богу не могут, потому что надо магазин, надо ребенка к врачу, а другого ребенка к репетитору, и постирать, и пол помыть…
Униженные, оскорбленные, мизерабли, чтоб им пусто было, сонечки мармеладовы, плавно переходящие в валентин терешковых, маргарет тэтчер или даже что похуже. То добро и невинность, которые кормовая база зла. Жалко их до ужаса — буквально, потому все ужасы отсюда растут, из этого бессилия, и самое кошмарное, когда это бессилие вдруг начинает палить во все стороны или митинговать.