Они завтракали втроем, в отгороженной занавесом нише. Изысканная пища и ласковое тепло, исходившее от Этайи, немного облегчили муки аргенета. Если б Эак мог, он попросил бы женщину сыграть для него. Но аргенету не подобало просить. А светлорожденная не предлагала. Тростниковый занавес отделял их от зала, и лицо Этайи было открыто. Если ночные события и взволновали ее, то это никак не отразилось на облике светлорожденной.
— Ты все еще хочешь отыскать юношу? — спросила она Эака.
— И найду, — угрюмо пообещал аргенет.
Он поковырял вилкой плавающие в соусе кусочки мяса и отхлебнул светлого вина. Эак не заметил, как обменялись взглядами его спутники.
— Пошли бегуна к Саннону, сениор, — посоветовал Нил. — Только сначала успокой свое сердце.
— Хочешь, я сыграю тебе? — предложила Этайа.
— Хочу, — голос аргенета сразу потеплел.
За занавесом послышались шаги, и женщина поспешно закрыла лицо.
— Господин? — Сильный низкий голос принадлежал явно не гостиничному служке.
Занавес разошелся, и в нишу шагнул молодой офицер, тот, с кем они вчера завтракали у начальника Гавани.
— Приветствие! — произнес он, коснувшись шлема.
— Привет тебе, Конон! — добродушно отозвался Нил. Эак и светлорожденная промолчали. — Здоровы ли твой скот, дети, жена? — Если ритуальная формула пастухов Морраны и была известна мечнику, он этого не показал. Может быть, предпочел счесть сказанное шуткой, а не насмешкой. Удивительно, но именно воинам, храбрым воителям, внушал Нил наибольшее почтение.
— Благодарю, мессир. Я не женат. — И, Эаку: — Отважный Саннон прислал меня к тебе, светлейший. Не соблаговолишь ли посетить его?
Нил ухмыльнулся.
— В час послеполуденной трапезы? — недовольно спросил Эак.
Он не любил, когда другие опережали его планы.
— Так скоро, как тебе будет угодно.
— Благодарю. Принимаю. Можешь идти.
Лицо офицера окаменело. Это была обида.
«Хорошо еще хоть монету не бросил!» — подумал Нил.
— Не хочет ли мессир позавтракать с нами? — вежливо спросила аргенета.
Черты мечника смягчились.
— Благодарю, светлейшая, нет.
— Вина? — пророкотал Нил.
— Благодарю. Я дал обет не пить кровь уинона до праздника Плодов. — Он поклонился Этайе и вышел.
Нил догнал его, положил руку на закованное в броню плечо.
— Не бери в голову, брат! — сказал он дружелюбно.
Удивленный подобным обращением не менее, чем словами, мечник зыркнул снизу вверх на безбровое лицо гиганта.
— Мой господин опечален, — сказал Нил. — Этой ночью пропал наш друг, маленький воин Биорен!
Взгляд мечника стал острее его кинжала:
— Пропал?
— Его не было утром в апартаментах. И никакого сообщения. Мы обеспокоены. Очень обеспокоены, ситтур!
— Мой начальник также обеспокоен! — произнес конгай.
— Чем же?
— Богам известно. Благодарю тебя, мессир! — офицер резко поклонился, вскочил в седло и пустил своего рослого урра рысью в сторону Гавани.
Комнаты Этайи внешне ничем, кроме размеров, не отличались от апартаментов аргенета. Но каждый раз, когда Эак входил сюда, он неизменно ощущал нечто присущее только ей, светлорожденной Этайе. Особый оттенок деревянных панелей, запах цветов, ставший уже и не запахом, а тем особенным ароматом, которым отличны составленные настоящим мастером духи. Воздух, пятна света на ткани, все отдельные цвета, запахи, звуки вдруг приобретали гармонию, гармонию ее самой, Этайи. И всякий, в ком живо было ощущение прекрасного, мгновенно и безошибочно понимал: вот Единственное! Эак знал: даже после того как светлорожденная покинет эту гостиницу, стены комнат будут помнить, будут хранить ее.
Тонкие пальцы Этайи, с жемчужными лепестками ногтей, нежные, почти светящиеся, Поплыли над серебряными струнами итарры. Тихие, осторожные, бережней первых ласк влюбленных, звуки плавали в теплом мире, смешивались, отдельные еще, но уже знающие о своем единстве.
Собственная сила гнала их, толкала, подхватывала…
Когда Эак вновь ощутил себя, последние радужные шарики флажолетов таяли на поверхности тишины. Гнев, изнурявший его, ушел и не оставил после себя опустошения — только смутную память, холодноватую, как зыбкий свет Моны.
Когда желание перестает быть прихотью, оно становится Целью. Цельным с ним, Эаком Нетонским. Этайа, положив на колени чернолаковую итарру, смотрела на аргенета искрящимися глазами, и Эак понимал ее молчание лучше, чем собственные мысли.