Она неуверенно притянула к себе чужое платье. («Поторапливайся», — грубо сказал Тай). Нет, ей никогда не совладать с таким количеством шнурков и завязок, думала она. Однако чужие руки помнили, ЧТО надо делать и КАК, так же как вчера не она, но это ненавистное ей тело помнило все то, что так нравилось ему, Таю, когда он шептал, задыхаясь:
— Мне. Еще. Никогда не было. Так.
— Хорошо, — прошептали чужие губы, и она почувствовала, как чужие слезы наворачиваются на чужие глаза.
Платье было надето.
«Тебе нравится?» — она не сказала, а только взглянула на него. Но Тай понял. Пожал плечами: какая разница, Эл… и пошел открывать.
Торсон с трудом перетащил через порог свою искалеченную ногу, медленно проковылял к табурету. Сел. Зло зыркнул на стоявшую у стола женщину:
— Вот, значит, ты как, — его изувеченное шрамами лицо расплылось в неожиданной улыбке. Он опустил руку в карман куртки и, достав плитку хурума, сунул ее в рот. Затем смачно, с нескрываемым удовольствием протянул:
— Су-учка!
Тай скрипнул зубами:
— Ну вот что. Забирай ее и уходи.
— Куда спешишь, Тай? — Торсон все еще улыбался. — Я еще не отблагодарил тебя. Как следует. Вот только не знаю чем, — он покосился на женщину. — Может быть, ты знаешь, а? — улыбка сползла с его лица. Он мрачно взглянул на Тая. — Забыла. Все забыла. Ай-яй-яй. Кстати, где твоя девчонка, Тай?
Тай нахмурился: «Шел бы ты к хриссам; и без тебя тошно; вот это-то я и выясняю. Когда ты уйдешь».
— Ну да ладно, — пробормотал калека, устраиваясь поудобнее. — Между прочим, ты слышал? Вчера, говорят, вернулся Урт. Говорят, откопал славное местечко за перевалом. Хорошая добыча, говорят.
— Мало ли что. Говорят, — зло передразнил его Тай. Ему хотелось взять Торсона за шкирку и выкинуть вон, но он, стиснув зубы, терпел — сам виноват. Нечего было впускать.
— Ты-то что скажешь? — Торсон сплюнул недожеванный хурум в ладонь, не торопясь, деловито размазал жевачку по столу, — на память, — он хмыкнул, сунул руку в карман. «За очередной порцией», — подумал унрит. — Ну так как? Нехорошо обижать калеку, мда-с. Ты ведь знаешь, как это бывает, в Унре. Привяжут этакого где-нибудь там, ЗА СТЕНОЙ. Помнишь Красавчика, Тай?
— Нет, — (помнил, очень даже помнил).
— Мда-с, — задумчиво протянул Торсон. — Ему повезло (кто знает?). Хоть бы один вшивый магрут (видно, здорово их шуранули до этого). Так и простоял, бедняга, пока не сдох. Целехоньким, хриссы его побери, — с явным сожалением процедил сквозь зубы Торсон. Он смотрел исподлобья, ожидая, что ответит Тай. Но унрит молчал. — А ведь это несправедливо, Тай. Мда-с, — снова протянул калека.
— Ты о чем?
— О тебе. Если поступать так с каждым, с кем спала моя…
— Ты бы лучше позаботился о себе, — грубо оборвал его унрит.
— Ну, о себе я, положим, позаботился. И Гилда, и мой братец знают, где я и почему. Это так. На всякий случай. Если тебе захочется свернуть мне шею…
— Уже хочется, — проворчал унрит.
— И не сомневаюсь, — Торсон хмуро взглянул на жену. — Поставь-ка сетфи, Эл.
Женщина вздрогнула, но с места не сдвинулась.
— Поставь, — сказал Тай, и она послушно направилась к холодному очагу.
— Смотри-ка, она слушается тебя! — Торсон, казалось, был удивлен.
— Ты говорил об Унре, — напомнил ему Тай.
— Да. О том, что в ней стало скучно. А я готов предложить ей развлечение.
— И она не откажется.
— Да.
— Но ты пришел не за этим?
— Да.
— Так зачем?
Огонь не разжигался. Она сидела на корточках и безуспешно чиркала кремнем; лишь однажды пламя пробежало тонкой струйкой по краю отсыревшей за ночь ветоши и тут же погасло. Женщина досадливо отбросила кремень в сторону.
— Узнаю Элту, — услышала она голос Торсона.
Мысли разбежались, как испуганные муссы, чужое, ненавистное тело била нервная дрожь. Что с ней произошло? Почему у нее эта дряблая кожа, непослушные пальцы, рыжие спутанные волосы? Платье давило на грудь. Мешало дышать. Как та, Рыжая могла ходить в нем? Что-то смутное на мгновение поднялось из глубин памяти, и она вдруг поняла, что во всем этом НЕТ НИЧЕГО СТРАННОГО.
ТАК ЖИЛ ЕЕ РОД.
ЖИЛ, ЗАХВАТЫВАЯ ЧУЖИЕ ТЕЛА. ДОМА. СУДЬБЫ.