— Садись.
Торсон послушно сел на край. Крякнул от боли.
— Вина? — Ортаг пододвинул ему кувшин.
Унрит торопливо замотал головой — к хриссам вино.
— Тогда к делу. Он согласился?
— Нет.
— Что ж. Я так и думал. Он прогнал ее?
— Да.
— Отлично. Мои люди уже в Унре.
— Мессир…
— Я слушаю, Торсон.
— Мне кажется, она сбежала, мессир.
— Она догадалась?
— Нет, мессир.
— Так в чем же дело? Появился другой покупатель, а?
— Что вы, мессир.
— Ладно, я верю. Ты говорил, девчонка неравнодушна к Таю?
— Так казалось, мессир.
— А Унра?
— Его ненавидит, мессир.
— А эта… Рыжая… Как ее?
— Элта.
— Как она?
— Еще вчера я был в ней уверен, мессир.
— А сегодня?
— Молчит. Мне кажется, после того, как она переспала с этим…
— О! — махнул рукой Ортаг. — Избавь меня от подробностей, Торсон. Я и так не в восторге от того, что связался с таким болваном, как ты!
— Болваном? Но почему?
— Разве я не говорил, что могу завладеть ее телом, но не душой?
— Говорили, мессир. Но именно поэтому…
— Разве я не говорил, что хочу обратного…
— Да, мессир.
— Что да? — Ортаг злобно стукнул кулаком по столу. — Что «да», Торсон. Мне надоели твои идиотские рассуждения о любви. Мне нужна девчонка не для того, чтобы спать с ней. Мне нужен ее сын. Будущий. Мой. Ты упустил ее ребенком, — «да и Нагх тоже хорош!» — подумал Маг. — Я сохранил тебе жизнь. Не думай, что легко отделаешься и на этот раз. У тебя отсохнет не только нога. Ты понял?
— Да. Что я должен делать, мессир?
— Элта знает?
— Я говорил ей… Она подсыпала мне в сетфи… По-моему, она хотела…
— Обойтись без тебя? К хриссам! Трижды болван. Теперь она будет трепаться на каждом углу. А значит… — Ортаг задумчиво провел пальцем по стеклу, — она должна умереть.
— Но… — побледнел Торсон.
— Никаких «но».
— Мессир, она — моя жена.
— Была, — ухмыльнулся Ортаг. — Впрочем, подождем принимать решения. Если мои люди найдут девчонку, мы отчалим немедленно. К хриссам и Тая, и Элту, и все это унритское дерьмо!
— Так что же мне делать, мессир?
— Ждать.
— А если ее не найдут?
— Тогда, — Ортаг глотнул вина прямо из кувшина. — Тогда мы займемся наживкой, Тор!
Ему помог хиссун. Едва захлопнулась дверь (Тай тут же приник к стеклу, глядя, как исчезает в легкой утренней дымке рыжая копна волос Элты), маленький зверек заворочался на подстилке, замотал головой, пытаясь освободиться от сковывающей его передвижение по дому веревки. Тай оторвался от стекла. Хиссун жалобно тявкнул.
— Заткнись. И без тебя тошно.
Унрит присел на холодную лежанку Моны («Куда она могла пойти?»), лишь минту спустя, сжалившись, наклонился к зверьку, развязал грубый узел на холке.
— Ну, беги.
Зверек благодарно лизнул его палец. Потом тявкнул еще раз и уверенно двинулся в угол хижины.
Так он нашел Мону.
Тай не сразу понял, что это она, настолько неестественно белой казалась ее кожа, настолько странным было выражение лица. Нет, он бы не узнал ее такой. НЕ захотел узнавать. Нижняя губа была прикушена в нескольких местах, посиневший язык выпал изо рта. Глаза выкатились из орбит. И между тем она улыбалась. Запекшаяся на губах кровь превратила эту улыбку в сгусток боли, и все-таки это была улыбка.
Страшная улыбка.
Ему вдруг захотелось вцепиться в нее пальцами и сорвать с некогда прекрасного лица. Но вместо этого он лишь отшвырнул злобно рычащего хиссуна в сторону:
— Не тронь, — и скрипнул зубами: — Ои, Мона. Значит я тебя… Убил?
Он торопливо склонился к ее лицу в тщетной надежде уловить слабое дыхание жизни. Коснулся губами ее изуродованных улыбкой губ.
— Ои, Мона.
Она была мертва.
Странный город.
Серый город.
Город, где страх почти осязаем. Особенно по утрам, когда море и берег укутываются белой дымкой, а по углам хижин и глухим закоулкам Унры еще шныряют, будто невиданные звери, обрывки ночной мглы. Люди поеживаются, трясут одуревшей от тяжелых унритских снов головой. Вздрагивают от каждого шороха. И кажется, что стоит протянуть руку, и ты коснешься чего-то незримого, холодного и вязкого на ощупь, а по спине вдруг забегают мурашки, язык прилипнет к гортани, и горячий пот вдруг скользнет по размякшему за ночь телу, как слеза, которую роняет не в меру оттаявшая душа.