«Ну да, Нагх привез ее с утра».
— Пускай выйдет.
— Ей плохо, — сказал кто-то из женщин. — Дайте воды.
— Так тащите ее!
Женщины расступились, открывая беспомощно лежавшее на полу тело. Ортаг разочарованно прищелкнул языком — разве ж ЭТО ТВАРЬ?
— Ладно, — почему-то вдруг сжалился он. Обернулся к воинам:
— Киньте флягу!
Фляга пошла по рукам. Дошла до Мары. Набрав полный рот воды, женщина брызнула Моне-Элте в лицо:
— Пффф! Очнись!
Мона открыла глаза. Попыталась встать, но тело по-прежнему не слушалось. Ее взяли под руки, подняли с пола. Ортаг молча наблюдал за происходящим. Увидев, что Мона-Элта стоит, поманил крючковатым пальцем:
— Сюда.
Ее подвели.
Ортаг задумчиво осмотрел женщину с головы до пят. С тех пор, как они встретились в последний раз, Элта изменилась.
Очень.
Маг снова прищелкнул языком. Сосредоточился, пытаясь прощупать то, что творилось в ее голове, ощутить невидимое присутствие ТВАРИ. Женщина была без сознания. Ортаг прикрыл глаза и тут же увидел смутные образы — Тай целует ее, рука унрита плавно скользит между сочными плодами грудей, слегка сдавливает пальцами острые соски, отчего по всему телу пробегает теплая волна… Ортаг недовольно дернул плечами, почувствовав укол ревности. «Проклятый унрит! Ты и теперь мешаешь мне!»
«Она?»
«Никаких хисс, никакой магии. Ни-че-го!»
Тварь сгинула, как хибеон.
А может, она сама и есть тот самый последний, легендарный, казалось, навсегда покинувший Асту хибеон?
Внезапно Ортаг вышел из круга и, подойдя к поддерживаемой двумя женщинами Моне-Элте, громко щелкнул перед ее лицом длинными пальцами.
— Ну-ка, очнись! Так-то ты служила мне, эй!
Глаза женщины приняли осмысленное выражение. Но и только.
Ортаг щелкнул еще раз, злясь на себя, что не может добиться ничего путного (образы в ее голове: хаос, искаженное ненавистью лицо Торсона. Его влажные, липкие губы). Она вдруг вздрогнула всем телом, вскинула голову.
— Я здесь…
— Так-то лучше, — прошептал Ортаг. — Ты, — он ткнул ей в лицо указательным пальцем, — будешь второй, — сказал он, отступая обратно в круг.
В центр круга, ибо пришло время —
Тай не заметил, как, просочившись сквозь мутное стекло, оказался в комнате у постели спящего. Он склонился над своим лицом, разглядывая каждую черточку. Усталое. Заросшее грубой щетиной, с прилипшими ко лбу и щекам бурыми лоскутками водорослей, оно и впрямь походило на морду магрута. Наверное, сейчас, как никогда, Тай был похож на своего отца. Мать редко рассказывала о нем. Лишь несколько стаканов харуты развязывало ее язык. «Сын магрута и харуты», — горько подумал унрит.
Унра была права. Ему не место в этом городе. Ему надо уйти.
— Эй! — не удержался Тай.
— Эй! — прошептали во сне его губы.
— Сейчас я тебя развяжу, — пробормотал унрит, забыв, что бессилен что-либо сделать. Прозрачными руками он судорожно пытался ухватить ускользающие из пальцев веревки.
— Эй, тебя ждет Мона, Тай.
Ничего не получалось.
— Извини, — прошептал он, обращаясь неизвестно к кому. То ли к Моне, то ли к Элте. То ли к самому себе.
— Извини, — тотчас откликнулись губы спящего.
Что-то холодное («порыв ветра? откуда?») скользнуло по животу, потом по груди, потом, шершавое и склизкое, коснулось подбородка. Из-под одеяла высунулась сплющенная, слегка покачивающаяся из стороны в сторону головка хиссы. Торчащий из полураскрытой пасти раздвоенный язычок жадно шарил по подбородку и губам унрита. Его передернуло от отвращения («целоваться? с хиссой?»). Хорошо, что спящий не шевелился. Черная чешуйчатая кожа хиссы отливала серебристым светом. Тай невольно взглянул в окно: так и есть, из-за туч снова выкатила мона. Потом перевел взгляд на ядовитую гадину, которая уже целиком выползла из-под одеяла и теперь лежала, свернувшись кольцами вокруг головы спящего.
— Кыш! — еле слышно прошептал Тай. «Откуда она взялась?» подумал он, невольно отодвигаясь от уютно устроившейся гадины. — Кыш! — еще раз повторил он, желая и одновременно боясь проснуться.
— Не шевелись, — мысленно попросил он себя. — Только не шевелись. Спи, — он встал и легко проскользнул сквозь запертую дверь в темный коридор.
«Жаль, я ничем не могу тебе помочь», — подумал он.
«А ты — Моне».
«Однако куда девалась…»
«Мона..?»
«Элта?»
В голове все перепуталось.
Сон продолжался.
Все вокруг — испуганные глаза женщин, тусклые свечи, заляпанный жирными пятнами дощатый пол — потеряло резкость, голоса отдалились, даже само время, казалось, стало тягучим, как застывший сок лиимдрео. Каждый вдох давался с трудом, каждый выдох и тот требовал неимоверного напряжения сил. Ортаг мысленно нарисовал в воздухе магический знак и невольно покачнулся. Несколько ярких вспышек в мозгу, в эти мгновения мир буквально ослеплял буйными, невидимыми обыкновенному человеческому взгляду красками — красный наслаивался на всполохи зеленого, ослепительно фиолетовые волны швыряли остатки мыслей, как хороший шторм швыряет — вверх, вниз — утлые суденышки Короната.