К моменту выпуска уже можно было говорить, что из курсанта Агеева выйдет неплохой штурман Преподаватели отметили, что он не только хорошо бомбит, но и грамотно действует в экстремальных ситуациях: так. однажды, при отработке стрельбы по конусу, исправил в воздухе отказав ший ШКАС и закончил стрельбу с отличным результатом К моменту выпуска у Агеева было, помимо положительных оценок, две благодарности от командования.
«Выпускался я в ноябре 1940 года штурманом, но приказ где-то гулял до декабря В конце года получил «кубарь», месяца четыре ходил в звании младшего лейтенанта. – вспоминает Агеев 1* , – а потом меня «разжаловали» – весной заменили «кубарь» на два треугольника: по вышедшему приказу Тимошенко все. кто выпускались в декабре, получали звание сержанта». Ситуация – трагикомичнейшая. «Штурман Сафонов из нашего выпуска до поступления в училище служил в армии и имел звание старшины – его тоже разжаловали по этому приказу».
По нынешним понятиям. ТБ-3 – машина простая. Но это не означало, что у членов экипажа воздушного гиганта была легкая жизнь Напротив, она представляла тяжелый физический труд, со стороны практически незаметный Глядя, как летчики (не только богатырского роста – под стать самой машине, но и невысокие, как Бобин) искусно управляют воздушным гигантом, инертным в силу большой для того времени полетной массы – около 20 тонн, трудно было представить, что делают они это с помощью обычного штурвала, без всяких пневмо ; электро- или гидроусилителей. Лишь перед заходом на посадку, с помощью перестановки стабилизатора (опять же ручной) управление самолетом облегчалось Штурману в своей работе также приходилось «применять силу» Бомбосбра сывателем на ТБ-3 был механический СБР 9: вручную, с помощью тросовой проводки, сериями по две штуки, штурманы сбрасывали бомбы с внешней и внутренней подвесок. Бомб было много – даже состарившись. ТБ-3 брал их на борт до 2.5 тонн, а потому рукояткой бомбосбрасывателя на боевом курсе приходилось работать интенсивно.
1* здесь и далее будут приводиться слова Л.Н.Агеева
Бобин (стоит слева) и Агеев(стоит справа) среди летчиков 7 ТБАП
«В полку был штурман Костя Иванов, высокого роста и настолько сильный, что сбрасывал бомбы залпом по 4 штуки». Но это было, пожалуй, исключением из правил. Конечно, при сбросе вручную по 4 бомбы в серии самолет быстрее освобождался от бомбовой нагрузки, но от штурмана это требовало неимоверных усилий.
Леонида Агеева по прибытии в 7 ТБАП зачислили в экипаж Николая Бобина. Некоторое время Агеев летал на ТБ-3 в качестве стрелка-бомбардира – эта должность на воздушном корабле соответствовала сержантскому званию; на первых порах вместе с ним в полет отправлялся кто-нибудь из «сопровождающих» – штурманов со стажем. Перенимая у них все полезное, Агеев качественно выполнял поручавшиеся задания, и скоро молодого сержанта назначили штурманом воздушного корабля.
Началась Великая Отечественная война. Первый боевой вылет проходил в лунную ночь. «Немцы дают по впереди идущему кораблю залп из трех орудий. После вспышки пороховые облака начинают расплываться. Я увидел темные растянутые пятна, подумал( что немецкие истребители идут на нас в атаку, бросился к пулеметам, но тут мы влетаем в одно из этих облаков, я почувствовал запах пороха, понял свою ошибку».
Все же поначалу командир корабля Бобин, до войны работавший со многими штурманами, испытывал сомнения в способностях Агеева. «Летим – вдруг стучит ногой в дверь (СПУ на борту не было, а дверь рядом, дотянуться до нее легко). Выхожу. Говорит: «Покажи, где находимся». Показываю. Возвращаюсь к себе. Только сажусь расчеты делать – опять стучит. Я еще линейку взять не успел! Я ему на земле говорю: «Командир, ты мне мешаешь работать. Если у тебя есть замечания, делай их после полета».
«Прислушиваться же к моему мнению он стал после одного случая. Всем полком летим в Ленинград с продовольствием, идем над самой водой. По моим расчетам пора делать разворот, а ведущий продолжает лететь прямо. Я выхожу на мостик: «Командир, пора разворот делать, а то сейчас к финнам улетим!» – «Не могу, в строю идем!» – «Ну, выйди вперед, помаши ведущему крыльями, что ли!» Он не выходит, продолжаем лететь прямо. Наконец ведущий нашей тройки Борис Григорьевич Езерский резко разворачивается влево, и мы следуем за ним на Ленинград. А головная группа не повернула. В итоге напоролись они на зенитки, те им дырок понаделали. После этого случая Коля стал к моим словам прислушиваться.
СПУ на ТБ-третьих не было, потому в полете между собой знаками переговаривались. Для связи между радистом и штурманом имелась пневмопочта. Командир, вызывая меня к себе, ногой в дверь стучал; пользовался также сигнализацией боковой наводки: если у меня на пульте загорались все три лампочки – значит, вызывают на мостик. А второй пилот наш, Леша Васильев, свистел здорово. Сильно свистел – в два пальца – так, что даже рев моторов перекрывал: Это его умение мы использовали как сигнал о появлении немецких истребителей».
История этого сигнала такова. Нет-нет, да и происходили случаи обстрелов нашими истребителями своих самолетов – независимо от того, заходили они в запретные зоны или нет. «А однажды под Ковровом они сбили ТБ-3. И вот мы должны были, идя на боевое задание, пролетать возле станции Бабаево, которую прикрывали наши истребители ПВО. На постановке задачи нас поэтому предупредили, чтобы, когда будем проходить рядом со станцией, дали сигнал ракетой: «Я – свой!»
Летим из Ленинграда. На траверзе слева, километрах в трех – аэродром ПВО и станция Бабаево, я их наблюдаю. Ставлю на карте отметку «ДМ» (действительное место). И тут мне удары ногой в дверь. Я выскакиваю с ракетницей наверх через свою турель, даю ракету – ив это время прямо над нами, метрах в пятидесяти, проскакивает Ю-88.
Сели на аэродром, командир – ко мне: «Ты что?! На тебя немец идет, а ты ему сигнал даешь: «Я – свой!» – «Так ведь проходили станцию, а тут еще ты стучишь и пальцами показываешь: «Стреляй!» – «Да, бывают же такие совпадения…» После этого случая я Леше и говорю: «Ты свистеть умеешь здорово, свисти, когда истребители будут появляться, тебя и стрелки услышат».
Наш экипаж в полку был, наверное, единственный, который практически не менялся из вылета в вылет. Потому и была высокая слетанность. Когда Коле Бобину давали время отдыха, он говорил: «И штурман тоже со мной отдыхает». Он редко летал с другим штурманом. Сам я тоже редко переходил на другие корабли.
С Пашей Алексеевым несколько раз летал под Сталинград на его 13-й машине. И, несмотря на номер, который она имела, вылеты проходили на редкость удачно.
Весной 1942-го в один из дней на аэродроме подскока Ям-Хотилово остался без самолета. Вместе с нами производил доставку грузов под Старую Руссу 14-й полк, и в это же время летчик Савельев из этого полка остался без штурмана: тот был ранен. С разрешения командования я сделал в экипаже Савельева несколько вылетов.
Несколько вылетов сделал в экипаже Судакова. 24 апреля 1943 года вместе с нами вылетел контролер – наблюдать удары по аэродрому Мокрая (Запорожье). Садился он в ТБ-3 жгучим брюнетом, а вылез совершенно седым и зарекся с тех пор летать на боевые задания. А мы такие вылеты, как на тот аэродром, совершали каждую ночь.
Коля Бобин меня обучал управлению самолетом. Говорил: «Учись, Леха, все может пригодиться – война!» И, видимо, у меня неплохо получалось; я частенько после отхода от цели и пролета линии фронта стал занимать место летчика – то на правом, то на левом сидении. После отхода от цели Коля спускался ко мне в кабину; поборемся с ним, разомнемся (тяжело ведь сидеть несколько часов на одном месте!), а потом он говорит: «Пойди, попилотируй, а я немного отдохну». В штурманской кабине, в «люльке», самолетные чехлы – он на них приляжет, отдохнет часок, и потом возвращается на свое место».