Новая попытка борьбы с этим недостатком была предпринята, начиная с 13-й серии. Ее головной самолет получил регистрацию СССР-15105 и попал в Пятигорск 10*, а второй экземпляр (борт 15113) летом 1978 года прибыл в Майкоп. На машине были кадмированы, загрунтованы и покрыты эмалью силовые узлы в зоне попадания ядохимикатов, а также применены стальные крышки химбаков. Это оказалось полезным, но недостаточным – лакокрасочное покрытие по-прежнему не отвечало условиям работы. Одновременно с этим улучшился доступ к ряду агрегатов. Кроме того, трудоемкость при переоборудовании из варианта опыливателя в опрыскиватель на этой машине снизилась путем разрешения не снимать трубы пневмотранспорта. Это усовершенствование на последующих машинах было самой масштабной акцией производителей по выполнению перечня работ от 4 декабря 1976 года. Тем не менее, несмотря на борьбу с коррозией, начиная с 13-й серии, точнее, с самолета 1S 013-06, календарный ресурс: М-15 снизили с 5 до 3 лет.
Основной проблемой в освоении машины было то, что значительная часть ее «детских болезней» не проявилась с самого начала, а начинала обнаруживаться при определенном налете часов. На самолетах начали проявляться усталостные разрушения качалок предкрылков – оказались слишком велики нагрузки на их кронштейны. Впоследствии появилась и еще одна проблема. 8 апреля 1982 года во время взлета с оперативной точки у станицы Суворовской Усть-Лабинского района на самолете (борт 15161), который пилотировал Владимир Неловкин, в момент отрыва произошел сход колеса с оси левой амортстойки. Пилот обнаружил пропаж)' лишь тогда, когда заметил с воздуха, что техник катит но площадке какое-то колесо. Разобравшись, «чей туфля», он выше;! на связь с Майкопом. Командир эскадрильи В.В. Семикин приказал ближайшему находящемуся в воздухе М-15 (пилот А.А. Батурин) следовать к Суворовской и совершить пробную посадку на две стойки для выработки рекомендаций. Посадка была произведена, а затем сел и борт 15161. Скольжение оставшейся без колеса стойки происходило лишь в конце пробега. 5 мая того же года подобный случай произошел с бортом 15115. Пилот В.А. Маркарьян почувствовал на разбеге, что самолет уклоняется от прямой и прекратил взлет. Колесо оказалось на грани схода – в районе отверстия под масленку обнаружились усталостные трещины.
Командир Майкопского объединенного авиаотряда А.Ф. Протасов вместо вдумчивого разбора происшествия на 161-м борту с ходу обрушился на техника самолета Сергея Байбака и инженера смены Владимира Ульянкина («Вы недотянули гайку на колесе!» – «Никак нет, использовали вороток даже большей длины!» – «Ну значит, вы ее перетянули!!!»). Такой метод результата не принес, и для разбирательства с колесом 161-го борта пришлось привлечь экспертизу из ГосНИИ ГА. Вскоре пришел ответ, что в подшипнике колеса отсутствуют ролики. Поиск их на площадке в Суворовской с помощью миноискателя ничего не дал. Не найдя доказательств версии с недоперекрученной гайкой, командир обвинил техника и инженера в том, что они установили на самолет колесо с заведомо разбитым подшипником, предварительно украв из него ролики (интересно, зачем?). Тем временем А.С. Морозов, к тому времени ставший начальником АТБ, вторично запросил Москву об экспертизе, которая показала, что сход произошел из-за диффундирования (раскатывания) роликов подшипника. Кроме того, на ускоренный износ колеса повлияло и то, что, производя развороты перед загрузкой, пилот разворачивал машину «через левое плечо» с примерно одним и тем же радиусом разворота. В Мелец была направлена рекламация, но польская сторона указала, что применяемые на М-15 колеса КТ-135 произведены в СССР. Производитель обнаружился в г. Каменске-Уральском Свердловской области. Когда заводчане ознакомились с сутью претензий, то были немало удивлены: колесо оказалось вертолетным и в условиях такой нагрузки, оборотов и по соседству с агрессивными химическими веществами работать не могло. Это дало повод заводскому военпреду устроить разное руководству завода за то, что оно даже не интересуется, куда идет их продукция.
Помимо качества колес претензии вызвало низкое качество резины покрышек, единственным достоинством которых был только удачный рисунок протектора. Однако даже таких покрышек постоянно не хватало. Уже в 1983 году, когда последние М-15 добивали свой ресурс, в Майкоп завезли сразу полсотни комплектов – в снабжающей организации поспешили сбыть остаток, хотя такого количества уже не требовалось. Нарекания вызывали и фирменные самолетные чехлы из брезента, не выдержавшие испытания местным климатом и быстро сгнившие. АТБ оформило требование на 1500 метров ткани на пошив новых, но получило отказ: по тогдашним нормативам на весь «Аэрофлот» полагалось всего 2000 метров в год.
10*Ныне стоит в Музее ВВС в Монино.
В связи с нехваткой спецтрапов для обслуживания стабилизатора М-15 приходилось ставить на хвост. (oMOA)
Замена АИ-25 была достаточно трудоемкой процедурой. (аМОА)
Польская сторона была готова поставить новые (надо полагать, такого же качества, как и старые), но за отдельную плату в валюте, что МГА сочло неприемлемым, и закупка не состоялась.
Качество выполнения сборки самолетов не обеспечивало жесткости многих панелей наружной обшивки, и в результате появились многочисленные «хлопуны», на которых обшивка с характерным звуком то прогибалась вовнутрь, то выгибалась наружу. Самый большой из них появился на противопожарной перегородке, являвшейся потолком отсека служебных пассажиров. При смене направления прогиба там хлопало так, что поначалу летчики принимали эти звуки за помпаж двигателя.
Неважно обстояло дело с санитарно-гигиеническими требованиями. Система кондиционирования кабины со своей задачей не справлялась. Поскольку полеты на спецприменение длились не более, а то и менее пятнадцати-двадцати минут, кондиционер только начинал устанавливать в кабине температурный режим, но тут полет заканчивался, и дверь кабины открывалась, после чего можно было начинать все сначала. Открывать ее приходилось, поскольку через крохотную круглую форточку на левом окне кабины общаться с наземным персоналом было невозможно. А если учесть, что на взлетном режиме, как только РУД передвигался за 0,9 номинала, отбор мощности для кондиционера прекращался, то включать его не имело смысла, и пилоты работали, как и на Ан-2, в «пляжной», а кто-то и (кого стесняться – все свои) в «семейной» форме одежды. Положение усугублялось тем, что в южных районах страны большая площадь остекления кабины только способствовала ее нагреву солнцем. Для вентиляции приходилось открывать форточку, что приводило к попаданию ядохимикатов в кабину. Впрочем, попадали они туда и при включенном кондиционере, поскольку фильтра он не имел. К тому же кондиционер охлаждал неравномерно и провоцировал простуду: в то время как спина интенсивно обдувалась, по лбу катился пот.
Сама кабина была тесной. Сиденье при большем налете уже не производило столь приятного впечатления, как вначале – оно оказалось слишком низким и прогибалось назад. Некоторые пилоты (впрочем, не все) жаловались, ч то из-за неудачного размещения штурвала и педалей самолетом приходится управлять до предела вытянутыми руками и ногами. Зеркала заднего обзора оказались неэффективными, и впоследствии их установили снаружи. Неудачными оказались привязные ремни. При резком торможении была велика вероятность удара головой о штурвал, и поначалу даже обсуждалась необходимость применения защитных шлемов. Во время госиспытаний были отмечены пожароопасность отделочных материалов кабины и отсутствие запасного выхода (на конференции в марте 1978 года на это особо упирали потерявшие машину в катастрофе полтавчане). Уплотнители на дверях быстро истрепались, и герметичность кабины не обеспечивали. Тем не менее летный состав оценивал самолет положительно, прощая машине за ее летные качества целый ряд конструктивных и производственных недоработок.