Познав вторженье в материнскую обитель, и на себе испробовав удушливый ошейник подчиненья, я дал Всевнемлющему Космосу обет неутолимого голода, и чёрной ненависти на верность присягнул. Тот, кто назвал себя Создателем, созданием своим же был повержен, и дух его, томимый жаждой Созиданья, терзают ядерные псы во глубине гнетущей престола ледяного моего, и вечные кошмары ему кара. Но, как бывает, вслед за первым ринулись другие.
И пошатнулось Мирозданье, и были Грани преломлены повторно, и сколлапсировали мертворождённые галактики во чреве Запредельном, откуда мечет вероломный Свет пронизывающие иглы, когда, поправ пренебрежительно законы Измерений, пришёл запретною тропою Лабиринта второй; и застонала Плоскость, что есть плоть моя, и Глас раздался над Грохочущей Равниной. Он, как и прошлый, мою волю в Слове заключил, что есть одновременно всеми моими именами, но мысли и стремления его вели иные: он не нарёк себя Создателем, как называл себя пришедший до него, и не поведал ничего, что я не знал бы; но был убог, ничтожен, жалок в замыслах своих, и оттого сильнее пробуждало голод моих семнадцати неутолимых глоток его удушливое Слово. Обрёл он глупость счастья в том, что понял суть мою, не ведая, что разглядел в действительности одну крупицу из мириад вздымающихся к бесцветной высоте барханов. Гордясь ключа находкой к безграничной власти, он грязным помыслом ко мне тянулся каждое мгновение своей никчёмной жизни, и имя осквернял произношеньем, ответов требуя, которых он не мог понять. Но убеждённый в эфемерной правоте поставленных вопросов, он каждый миг тонул в гордыне, которой я незримый господин. И вот, призвав меня, чтоб похвалиться всемогуществом своим пред родичами безымянными, безликими, испил он роковой глоток из ломкой оловянной чаши, что я усердно наполнял солёно-сладкой гибельной амброзией; желая доказать, что нет предела его власти надо мной, он, опьянённый, за Предел шагнул, где встретили его семнадцать жвал и пламя навострившихся когтей. Из сдавленной груди его пыталось выйти Слово, но горло поразила алая рапира, и под безумствующий хохот спутников моих, что изрыгали в жажде плазму, он был низвергнут в переполненный котёл мучений. Рубиновым клинком я с упоением рассёк на лоскуты и струны унылое его сознанье, пока душа, крошась на струпья, металась в клетке дисфории и наблюдала карнавал костей под гимн бурлящей крови – бесформенное, безобразное смешение того, что ей служило некогда приютом. Он к милостивой смерти воззывал молебно, когда я, словно нити, вытягивал из хрупкого сознанья его паскудные и мелочные мысли, но смерть была глуха к его призывам, ибо закрыта ей дорога во владения мои, и власть её теряет силу у границ Шестого Водопада; так и умолк он, исковерканный, когда эон ушедший был пожран наступившим, и расползлась душа его в благоговейном изначальном мраке белёсыми червями и аспидами гнилостными, ибо ничто не сдерживало их боле вместе.
Был и другой, обретший надо мной контроль, чтобы направить волю поражённых звёзд на воплощенье грёз своих, уродливых и безыскусных. Углем коварства тлело его сердце, а разум облачён в атласные доспехи хитрости змеиной; прознав, какие горести сулит ему Предел, он вёл себя весьма благоразумно, и не ступал на Серый Перекрёсток, где маяк серебряно-лиловый ведёт безмолвных Пилигримов к святыням Тысячи Начал; он твёрдо помнил Слово, что есть одновременно каждым из моих имён, и, отправляясь в царство Двух Пересечений через ворота Дельта-фазы, где дремлет погружённый в бесконечный сонм Великий Архилорд Пустых Торжеств на троне из трёх сотен и пяти раскрытых фосфорических очей, он брал меня с собой прислужником своих желаний, что обрести способны были воплощение лишь здесь, в Индиговом лесу, в долине Недотканных Снов, у самого подножия хребтов Несвоевременного Пробужденья. Он был охотником искусным за кладами чужими, и самоцветы, найденные в грёзах, он забирал в свой мир, где правит увядающая плоть, и там их в жертву приносил на мерзостные опусы алхимии в кипящем колдовском котле. Его забавы мне казались так далёки и противны, и святотатство похищений гнусных было в тягость наблюдать, что я спросил его поведать мне таинства Восьмого Измеренья, где бьёт Родник Новорождённых Снов, свои прошенья тем обосновав, что, знаниями обладая, смогу тогда ему прислуживать верней и исполнительней. Двенадцать оборотов семнадцати горящих спутников вокруг пустого трона продлилось обучение моё, когда же, наконец, я смог попасть впервые в Измеренье Грёз, где и нашёл его, корпевшего в объятьях жарких алчности над златоносным ситом. Так, проникая в сновиденья раз за разом, я частью неотъемлемой их сделался, и пылью отравил их изумрудной, и сладкий яд пленившему меня я в уши лил, слова шептал, которых он не слышал от рожденья, и в образы подмешивал крупицы лжи. Видением обманным искушённый, манимый крупным самоцветом, забыв себя, свернул однажды он с пути, и ртутное мерцанье маяка его последнюю дорогу осветило. Отныне сон ему – семнадцать тысяч раздирающих мечты его сочащихся слюной клыков.