Начало его дня ничем не отличалось от прочих будней. Он принял душ, позавтракал приготовленными на скорую руку сэндвичами с беконом, запил апельсиновым соком и собрался на работу. Перед выходом из дома он задержался у зеркала дольше обычного.
“Что-то нужно менять в своей внешности, – пришел к выводу Джереми, поглаживая подбородок. Хотя сегодня он почему-то выглядел в разы лучше, чем обычно. – Может быть, побриться налысо? Тогда я буду смотреться гораздо мужественней. Сьюзи понравится”. – С этими мыслями он покинул дом.
По прошествии выходных, проведенных Джерри у телевизора за футболом и сериалами по кабельному, многое в пейзаже знакомых улиц поменялось. Даже слишком многое, – подметил мистер Граневски. Как будто пролетело не два дня, а двадцать два, если не больше. Глаз не улавливал особых различий, но общая картина представлялась именно такой. Это выглядело, как рисунок-загадка – вот одно изображение и вот второе, а теперь давай, отыщи между ними различия. Различия Джереми искать не стал. “Лето подходит к концу, погода меняется – чему тут удивляться?” Вместо того его удивило другое – время, летящее чересчур уж быстро. Стрелки на часах дали понять мистеру Граневски, что он опаздывает на работу.
Поймать такси было разумным решением. Сложнее получилось объяснить водителю-арабу, куда нужно ехать, и что ехать необходимо быстрее. Последнее Джереми, к счастью, удалось. Он прикрыл глаза на минутку, и вот уже оказался на месте.
– Семь долларов и тридцать два, – сказал таксист, не отрываясь от разговора по мобильному.
Джерри хмыкнул. “Ведь этот идиот мог в кого-нибудь въехать, пока я дремал!”
– Сколько? – намеренно переспросил он, добиваясь к себе внимания и, черт возьми, уважения.
Араб что-то рыкнул в трубку, прижал ее между плечом и небритой щекой и, жестикулируя руками гораздо резче, чем позволяет то обращение с клиентом, повторил:
– Семь. Плюс. Тридцать два. О’кей?
Джереми кивнул, не скрывая недовольства.
– О’кей.
Таксист вернулся к разговору. Мистер Граневски достал кошелек, а вместе с тем записал номер автомобиля, намереваясь пожаловаться куда надо. Порывшись в кошельке, он извлек десятку и протянул водителю. Таксист принял деньги и не глядя ни на Джерри, ни даже на купюру, продолжал орать в телефон и размахивать руками. Джереми, закинув руку за руку, стал у окна в выжидательной позе. “Не думает же этот ублюдок, что я оставлю ему чаевые после всего?”
Араб не унимался. Он говорил и говорил, и Граневски видел, как брызжет слюна на прозрачный чехол телефона. Жилы на шее таксиста надулись, сквозь темную кожу просвечивались еще более темные сплетения вен. Ясное дело, Джереми не понимал слов чужого языка, но чувствовал в них гнев, какой самому редко приходилось испытывать. Араб продолжал горланить. Рот его скривился, рука, в которой он сжимал деньги, угрожающе дрожала. Вены проступили еще отчетливей…
“Вот бы их перерезать, – неожиданно для себя подумал Джерри. – Аккуратно провести бритвой тонкую линию от левой сонной артерии до кадыка и дальше, до правой. Чтобы кожа не лопнула, а просто разошлась, как по швам. Или, может, запустить лезвие глубже, чтобы задело гортань? Тогда этот мерзавец не сможет больше разговаривать…” – мысли, которые раньше вызвали бы у мистера Граневски как минимум отвращение, сейчас казались не такими уж плохими, в какой-то мере даже приятными и справедливыми. Он неспешно, с хирургической точностью, различая каждую клетку кожи, провел взглядом по шее водителя.
В следующий момент Джереми отскочил от автомобиля. Сперва он не понял, что произошло. Таксист умолк, как только Джерри закончил свои мысленные манипуляции. Умолк, а через секунду его голова грохнулась на руль, прокатилась по выпяченному брюху, потом по ногам, и нашла свое место где-то на грязном коврике между педалями. Красные струи ударили в потолок пульсирующими фонтанчиками, превратив салон в кровавый душ. Тело водителя периодически дрожало; по рукам, в одной из которых был телефон, а в другой – деньги, прошли конвульсии. На месте ужасной раны виднелись белые круги перерезанных жил и белизна позвонков.
Мистер Граневски замер, потрясенный произошедшим. Вне всяких сомнений – сотворенное было делом его… помыслов, но он никак не мог поверить в этот внезапно открывшийся дар. Около четверти минуты он заглядывал в окно, наслаждаясь видом умерщвленного, пока, наконец, не осознал, что пора бы убраться отсюда, пока содеянное им не привлекло чьего-то лишнего внимания.