Сесилия настороженно спросила у Антония:
— Вы знаете об этом человеке что-то такое, чего не говорите мне?
— Не вижу причины ему отказывать.
— Почему вы решили, что он искренне раскаивается?
Все посмотрели на Томаса. Тот закрыл глаза. Антоний вздохнул:
— Он докажет свою искренность, став послушником, как и все прочие.
Сесилия не скрывала недовольства, но, поскольку глава братии не просил у нее денег, ничего не могла поделать.
— Наверно, пора обработать рану, — заметила она.
— Он отказывается от услуг брата Иосифа, поэтому мы и пригласили отца-настоятеля, — объяснил Савл.
Антоний наклонился к раненому и громко, словно обращался к глухому, проговорил:
— Вы должны согласиться на лечение, предписанное братом Иосифом. Он знает лучше. — Рыцарь, судя по всему, потерял сознание. Антоний повернулся к Иосифу: — Он не возражает.
Мэтью Цирюльник воскликнул:
— Человек может потерять руку!
— Вам лучше уйти, — бросил ему Антоний. Рассерженный Мэтью вышел. Аббат обратился к Ричарду: — Вы не зайдете ко мне на бокал сидра?
— Спасибо.
Уходя, аббат велел Годвину:
— Останься, помоги матери-настоятельнице. Зайди ко мне перед вечерней сообщить, как дела у рыцаря.
Обычно Антоний не беспокоился о больных. Несомненно, к Томасу Лэнгли он испытывал особый интерес. Годвин смотрел, как брат Иосиф накладывает мазь на руку рыцарю, так и не пришедшему в сознание. Молодой человек надеялся, что заручился поддержкой Сесилии, дав правильный ответ на медицинский вопрос, но ему очень хотелось получить ясный ответ. Когда брат Иосиф закончил и аббатиса обмывала Томасу руку розовой водой, он поинтересовался:
— Я рассчитываю, вы согласитесь на мою просьбу.
Настоятельница жестко на него посмотрела.
— Могу тебе сообщить, что решила дать деньги Савлу.
Годвин был потрясен.
— Но я же ответил правильно!
— Вот как?
— Вы что, согласны с цирюльником?
Монахиня подняла брови.
— Не собираюсь отвечать на твои вопросы, брат Годвин.
— Простите, — тут же поправился он. — Я, должно быть, не понимаю.
— Вижу.
Если уж настоятельница стала говорить загадками, нет смысла ее расспрашивать. Годвин отвернулся, дрожа от недоумения и обиды. Она дает деньги Савлу! Может, потому что он родственник графа? Да нет, вряд ли, аббатиса довольно независима. Наверно, чашу весов перевесила показная набожность Савла. Но Белая Голова никогда никого за собой не поведет. Выброшенные деньги. Годвин думал, как лучше сообщить новость матери. Родительница придет в бешенство, но кто у нее окажется виноват? Антоний? Он сам? Знакомый страх сковал его, когда неудавшийся студент представил себе гнев Петрониллы. И в этот момент она вошла в госпиталь через дальнюю дверь — высокая женщина с широкой грудью. Мать перехватила взгляд сына и остановилась у входа. Он шел к ней медленно, обдумывая слова.
— Тетка Роза умирает.
— Да благословит Господь ее душу. Мать Сесилия говорила мне.
— Ты так переживаешь? Тебе же было известно, как она плоха.
— Это не из-за тетушки Розы. У меня плохие новости. — Годвин сглотнул. — Я не еду в Оксфорд. Дядя Антоний не хочет платить за учебу, и мать Сесилия тоже мне отказала.
К его огромному облегчению, родительница не расшумелась, хотя губы ее искривились в мрачной усмешке.
— И почему же?
— У него нет денег, а она посылает Савла.
— Белую Голову? Из него ничего путного не выйдет.
— Ну, по меньшей мере этот всезнайка собирается стать врачом.
Петронилла заглянула сыну в глаза, и он вздрогнул.
— Полагаю, ты завалил все дело. Тебе следовало прежде поговорить со мной.
Годвин испугался, что теперь мать не свернет с этой темы.
— Почему это я все завалил? — запротестовал он.
— Сначала мне нужно было поговорить с Антонием. Я бы сумела его расположить.
— Все равно отказал бы.
— А прежде чем говорить с Сесилией, нужно было узнать, есть ли еще желающие. Тогда до разговора с ней ты мог бы копнуть под Савла.
— Но как?
— Должны же у него быть недостатки. Узнал бы какие и обратил на них внимание Сесилии. А уже потом, когда у нее открылись бы глаза, подошел к ней сам.
Годвин понял, как это правильно.
— Я не думал об этом, — признался он, опустив голову.
Подавляя раздражение, Петронилла продолжила:
— Нужно готовиться к таким вещам, как графы готовятся к сражениям.
— Теперь-то я понимаю, — буркнул он, пряча глаза. — Я никогда больше не сделаю подобной ошибки.
— Надеюсь.