Если забыть о тайнах прошлого, Лэнгли стал прекрасным монахом, благочестивым и трудолюбивым. Казалось, иночество устраивало его больше, чем жизнь рыцаря. Хоть он и воевал, в нем было что-то мягкое, как во многих монахах. Тесно дружил с братом Матфеем, ласковым добрым человеком, на несколько лет моложе. Никому и в голову не приходило подозревать их в каких-то грехах.
Ближе к концу службы Годвин всмотрелся в мрак нефа и увидел мать. Петронилла стояла одна, неподвижно, как колонна, а солнечный луч освещал гордую седую голову. Интересно, сколько она уже здесь стоит, подумал ризничий. Миряне редко ходили на службы в будние дни, и монах, испытав смешанное чувство радости и тревоги, догадался, что родительница пришла к нему. Вспоминая, чем пожертвовала ради него гордая мать, он готов был рыдать от благодарности. И все же в ее присутствии всегда беспокоился, не мог отделаться от чувства, что сейчас его будут обвинять в каких-то прегрешениях. Когда монахи выходили, Годвин отделился от них и подошел к матери:
— Доброе утро, мама.
Петронилла поцеловала сына в лоб и сказала с тревогой в голосе:
— Ты похудел. Тебе хватает еды?
— Соленая рыба и каша, но много.
— Ты чем-то взволнован. — Она всегда видела его насквозь.
Годвин рассказал ей о Книге Тимофея.
— Может, прочесть эту главу на заседании капитула?
— А остальные тебя поддержат?
— Теодорик и молодые монахи — несомненно. Многие из них недовольны тем, что все время видят женщин. Все-таки они уходили от мира в мужское сообщество.
Мать одобрительно кивнула.
— Это выводит тебя на роль лидера. Великолепно.
— Кроме того, меня любят за горячие камни.
— Какие камни?
— Я ввел новые зимние правила. В морозные ночи перед утреней каждому выдают горячий, завернутый в тряпку камень. Ноги не так мерзнут.
— Очень умно. И все же прежде заручись поддержкой.
— Конечно. Но это в русле того, чему учили в Оксфорде.
— То есть?
— Человек слаб, нельзя полагаться на собственный разум. Мы не можем надеяться понять мир, наш удел — лишь изумленно взирать на творение Божье. Истинное знание приходит только в откровении. Мы не должны подвергать сомнениям принятую догму.
Петронилла слегка нахмурилась. Миряне часто так реагировали, когда ученые люди пытались объяснить им высокую философию.
— И в это верят епископы и кардиналы?
— Да. Парижский университет запретил труды Аристотеля и Фомы Аквинского, потому что они основаны не столько на вере, сколько на разуме.
— А такие рассуждения помогут тебе войти в милость к вышестоящим?
Только это ее и беспокоит. Она хотела, чтобы сын стал аббатом, епископом, архиепископом, даже кардиналом. Годвин хотел того же, но, надеялся, не так цинично.
— Уверен.
— Хорошо. Но я не для того к тебе пришла. Эдмунда постиг удар. Итальянцы могут переехать в Ширинг.
Годвин ахнул:
— Он же разорится.
Но монах пока не понимал, зачем родительница пришла с этим к нему.
— Мой брат надеется, что они останутся, если мы благоустроим шерстяную ярмарку и прежде всего снесем старый мост и построим новый, более широкий.
— Погоди-ка, но ведь Антоний отказал.
— Эдмунд не сдается.
— Ты хочешь, чтобы я поговорил с дядей?
Петронилла покачала головой:
— Его ты не переубедишь. Но если вопрос встанет на заседании капитула, поддержи Эдмунда.
— Пойти против дяди Антония?
— Всякий раз, когда старая гвардия будет принимать в штыки дельные предложения, в тебе должны видеть лидера реформаторов.
Годвин восхищенно улыбнулся:
— Мама, откуда ты столько знаешь про политику?
— Я тебе объясню. — Она отвернулась и уставилась на большую восточную розетку, перенесясь мыслями в прошлое. — Когда мой отец начал торговать с итальянцами, знатные горожане Кингсбриджа решили, что он выскочка. Задирали нос перед ним и его родными и делали все, чтобы помешать. Мать умерла, когда я была подростком, но отец стал рассказывать все мне. — Ее лицо, обычно бесстрастное, исказили горечь и обида: глаза сощурились, губы искривились, щеки горели от перенесенного некогда стыда. — Он понял, что не освободится, если не подомнет под себя приходскую гильдию. И вот как мы решили действовать. — Петронилла перевела дух, как будто снова собирала силы для длительной войны. — Мы ссорили вожаков, натравливали одну партию на другую, заключали союзы, затем их разрывали, беспощадно топили противников и использовали сторонников до тех пор, пока они были нам удобны, а затем бросали. Это заняло десять лет, но в конце концов отец стал олдерменом гильдии и самым богатым человеком города.