Выбрать главу

Я иронически щурюсь на застывший пейзаж с границы вечных снегов. Здесь холодно… было бы холодно. Человеку. А я лишь отмечаю краем сознания: как бы я мерзла, не будь я гусыней.

А что, не нравится? Думаете, орлицей в горах быть удобнее? Ошибаетесь. Орлица бы тут окоченела. Зато гусыне с ее шикарным плотным пухом неплохо и на высоте, на которой летают реактивные самолеты. В общем, чтобы преодолеть горы, мы превратились в тройку обыкновенных серых гусей. И теперь, переступая с лапы на лапу, любуемся на дом Неверно Понятых.

* * *

Гвиллион мешает мне. Я ощущаю в нем ту же ярость и тот же голод, который терзает Мэри. Он — ее союзник. И будет подыгрывать висельнице, сочувствуя ее лишениям и ее стремлению вернуться. Не буду я его мнения спрашивать. Он, вместилище гнева, способен выпустить в этот мир огненный ад. Спрошу врагов Мэри — троицу прихлебателей, вьющуюся поодаль.

— Эй, вы, неупокоенные желудки, что скажете? — я гляжу на них с нескрываемым раздражением. Я жду бурного протеста, обвинений, насмешек и прочих гадостей в адрес пиратки Мэри Рид, триста лет как мертвой, но не смирившейся со своей участью.

— Я тебе так скажу, золотой ты наш, — неожиданно мирным тоном произносит Обжора, — если ты вернешь «Адскую чайку» в море, этот мир будет не так скучен.

Значит, так звалась ее шхуна — «Адская Чайка»! Подходящее название. Летающая крыса, бесстрашная и злобная, зоркая и ловкая — вот что такое чайка. А отнюдь не романтический образ, застрявший в голове у каждого начитанного человека. Но почему Обжора — да и его дружки — поддерживают капитаншу «Адской Чайки» в ее намерении снова разбойничать на морских просторах?

— Ты спрашивал, отчего тут все такое совковое? — встревает Сомелье. — Я хоть и не знаю, что за смысл ты вкладываешь в это слово, чую его, как вонь от помойки. Мир, о котором не мечтают, другим и быть не может. Это — свалка. Свалка ненужных вещей, неинтересных людей, невкусной еды, недозревших вин. И власть надо всем этим захватил тот, кому в кайф обретаться на свалке. Словом «жить» тутошнее прозябание не назовешь.

— Нет у нас ни врагов, ни друзей, ни героев, ни талантов, одни ностальгирующие, — вторит Вегетарианец. — Мертвое прошлое кругом, куда ни глянь — все здесь погнило, протухло и ссохлось. Точно на вселенском чердаке живем. Ты уж помоги нам, пришелец.

— А если в порт зайдет «Адская Чайка» с ее бешеным экипажем, что изменится? — недоумеваю я.

— Так их же не удержишь! — вскидывается Обжора. — Они разнесут этот сонный городишко к чертям! Начнут кабаки громить, торговать паленым товаром, библиотекарш лапать…

Я вспоминаю теток, измывающихся над кактусом, гоняющих чаи с пастилой и перекладывающих бумажки из стопки в стопку. Мысль о том, что в красноковерный дом культуры вдруг ввалятся ребятишки Мэри Рид в поисках сексуальных утех, недобранных в портовых борделях, вызвала у меня демонический хохот. А что? Интересный вариант возвращения из комы.

— А вы? — спрашиваю я. — Вам в новом мире место найдется?

— Даже если не найдется, — пожимает плечами Сомелье, — что с того? Мы уйдем куда-нибудь еще, где наконец-то сможем выпить как следует — ощутить вино во рту, покатать на языке, пустить в глотку, опьянеть и протрезветь. Чем плохо?

— Давай, родимый, не томи! — категорично подытоживает Обжора.

— Если монстр вроде Мэри — ваш пропускной билет, я не против, парни. — И я протягиваю пиратке руку.

Она обхватывает ее ладонями — осторожно, словно тончайший бокал с драгоценным напитком. Потом, подержав некоторое время, выхватывает из-за пояса кинжал и всаживает мне в запястье. Черт, больно! Но я не дергаюсь, я терплю. Призрачное лезвие, воткнутое под углом, выходит с тыльной стороны руки, по желобку его струится кровь — настоящая, горячая, моя.

Мэри Рид подставляет ладони, я сжимаю и разжимаю кулак, точно донор, гонящий кровь по венам, кровь уже не течет, а хлещет. Мне и не верилось, что в человеке столько крови. Густая, венозная, она омывает руки Мэри, впитывается в ее кожу, заполняет тело. Я — словно темный воск, меня вливают внутрь прозрачного сосуда в форме женской фигуры, сосуд заполняется, заполняется, он уже не красный, и не бордовый, он черный — и не гладкий, а шероховатый, это цвет пиратской одежды, черный камзол с золотым шитьем, явно с чужого плеча, ну да, она же грабительница, наверняка весь ее гардероб из чужих сундуков, петля на шее превращается в шелковый шарф, повязанный щегольским узлом, на руках проступают татуировки, наряд у нее богатый, а ногти все такие же, обломанные, обведенные черной пороховой каймой, сабля за широким поясом, та самая сабля, без ножен, она обагрена кровью — моей кровью. Мэри выхватывает саблю и воздевает к небу, с губ ее рвется вопль, с острия сабли рвется кровь, багровым мостом перекидывается между небом и морем, рисует на фоне рассвета силуэт бригантины, легкой, быстроходной, паруса на фок-мачте и грот-мачте надуваются ветром, они сверкают всеми оттенками рассветного неба — алым, розовым, золотым. Моя кровь больше не красит их. Я сделал все, что мог. Пусть «Адская Чайка» живет по своим законам. А я умываю руки.