Встреча их была неожиданной и мучительной.
— Верни мне себя! — потребовал Гвиллион у морской ведьмы, взломав камни грота и чувствуя, как стынет в воде его огненная плоть.
— Нельзя вернуть то, чего уже нет, — получил он в ответ.
— Тогда ответь, есть ли что другое там, где уже нет меня?
— Есть. И это называется — любовь.
— Откуда ей взяться во мне, разрушающем?
— Оттуда же, откуда берется все — из непознанной глубины. Все вы — и люди, и фэйри, — танцуете по поверхности, выбираете из окружающей вас стихии привычное и обыденное, отвергая странное и незнакомое. То, что царапает ваше сердце ледяным когтем, обращает ум ваш к чуждым мыслям, раскалывает душу на враждебные друг другу осколки.
— Но я не могу жить с этим.
— Тогда умри. И родись заново, другим и чужим для народа своего.
— Разве можно жить, борясь с целым народом? Со СВОИМ народом?
— Люди живут.
— Я — не человек!
— И гордишься этим?
— Не знаю…
— Даже люди не гордятся тем, что они люди. Зверьми быть не хотят, а собой — не умеют. Но учатся. Вот и ты — учись.
С тем и ушел. Прямо на берег, на котором любила лежать, прикрыв единственный зрячий глаз, его чудовищная зазноба.
— А, это ты? — лениво протянула она. — Ну что, переборол свой страх?
— Нет, — честно признался он.
— И все-таки пришел… Ты храбрее, чем я ожидала. И много храбрее, чем думаешь о себе сам.
Об этой любви не сложено легенд, не спето песен. Никого они не впустили в свое сознание, никому не открыли своей тайны. Потому что история эта все еще продолжается…
Не одна я услышала историю Гвиллиона. Все мы, кроме Амар, воззрились на Мулиартех.
— Ну да, у меня роман со старым валуном! — ворчит моя непредсказуемая бабка. — Давайте, насмехайтесь над бедной ренегаткой…
— Теперь я понимаю, отчего ты все время торчишь у подводных вулканов, — понимающе думает Морк.
— Но почему ты не сказала, что мы, фэйри, подвержены ТАКИМ чувствам? — изумляюсь я. — Это же все объясняет!
— Что тебе объясняет тот факт, что мы с Гвиллионом имеем давнюю привычку пошалить, приняв человеческие обличья? — недоумевает Мулиартех.
— Эх, бабуля, бабуля, вам бы раскинуть мозгами, как вы раскидываете своим несокрушимым обаянием! — язвлю я. — То, что фэйри способны нарушать древние запреты из человеческих побуждений, означает только одно… — я обвожу взглядом честную компанию и гордо завершаю мысль, — …что мы тоже становимся эгоистами!
Пауза. Непонимание висит в воде почти материальным облаком. И только Амар одобрительно кивает.
— Если мы, дети стихий, начинаем хотеть чего-то ДЛЯ СЕБЯ, а не для своих океанов — водных, огненных, воздушных — стихии не могут этого не чувствовать. И не могут не волноваться. И не могут не пытаться дать нам понять: дети, вы встали на опасный путь. Но стихии не в силах нас изменить. Как матери не в силах изменить того, что дети взрослеют. Проходит время чистой, простой, общей жизни. Начинается жизнь отдельная, тайная, закрытая, с мыслями о себе, с поисками счастья для себя, такая же, как у людей. Вот почему мы здесь, трое фоморских эгоистов — я, Морк, Мулиартех. Вот почему мы понимаем море Ид, а море Ид понимает нас. У нас есть желания, которых не разделишь с нашим народом. И друг с другом не разделишь. Только наши, больше ничьи. И не ложь это, а ростки нового в старом укладе детей бездны!
— Нет, пожалуй, уже подростков бездны, — смеется Мулиартех. — Странно это было — чувствовать себя девчонкой, бегающей от материнского пригляда. И уговаривать себя, что ничего дурного не делаю. И закрывать свое сердце от бездны.
— Значит, вот ты какой, фомор нового тысячелетия… — усмехается Морк и обнимает меня. И я замираю, слушая, как бьется его сердце. Для меня. Для меня одной.
Глава 14. Пески, соль и измена
Какие долгие вечера здесь, в долине Неверно Понятых… С порога дома открывается мир от края до края, от одного берега моря Ид до другого, почему же Урд и Скульд этого не видят? Наверное, они видят что-то другое, чего не в силах рассмотреть мои глаза. Они видят ВРЕМЯ. Реки, озера, моря времени по песчинке уносят мое настоящее — в необозримую глубину прошлого, в непознанную даль будущего. А я, всевидящая Верданди, слепа. Оттого и ошибаюсь, создавая миры и надеясь, что созданное мной таким и останется, каким я его сотворила. И вовек не изменится — ни в прошлом, преобразуясь в мифы, ни в будущем, перерастая в новое.