— Сделай это, огненный дух! — умоляюще складывает руки Хель. — И я приму твою душу по высшему разряду, когда умрешь!
Гвиллион взрывается фонтаном искр — огненным смехом — и улетает к началу нашего пути. Сила открытого пламени питает его, Гвиллион наслаждается своим легким, подвижным телом. Не нужно больше ползать по дну ущелья неповоротливым истуканом, можно летать и зажигать, как на дискотеке.
— И вам спасибо, водяные созданья, — спохватывается Хель. — Еще лет сто в вашей ванне — и я верну себе здоровую, белую кожу, которой завидовали даже верхние богини!
— Белую? — поражаюсь я, разглядывая угольно-черное тело богини смерти.
— А ты поваляйся в горелых и гнилых останках несколько тысячелетий, почернеешь не хуже меня! — сварливо отзывается Хель.
— Тебе надо набрать пемзы на склонах вулкана, — заводит свою шарманку Фрилс. — И вот так вот потереть себя со всех сторон, хорошенько потереть…
Богиня покорно скребет себя ноздреватым камнем и завороженно кивает.
— Через сто лет будешь красавицей, — подает голос Марк. — Даже лучше, чем сейчас.
Пусть меня превратят в каракатицу, если на щеках Хель не проступает девичий румянец. Она, потупившись, осторожно пересаживает Марка, а потом и нас с Морком на каменную бровку у стены, стыдливо уходит под воду до самого подбородка и томно прикрывает глаза.
— Эй, не засыпай! Куда нам теперь? — орет Мулиартех прямо в ухо Хель, выныривая из черных вод.
— А туда-а-а, — зевает Хель, протягивая руку в сторону водопада, хлещущего (по нашей милости!) на противоположном конце долины. — Там земли Эрешкигаль. Если вы ей глаза вылечите, она не будет вас суди-и-и-ить… — Последнее слово богиня смерти произносит уже во сне.
Милашка. Первая из трех милашек, созданных, чтобы уничтожать все живое. Остается спасти еще двух таких же от кары высших богов — и мы победили. Вот только что нам даст эта победа?
Не люблю любить. Не люблю состояния парения и одурения, от которого расхаживаешь, ступая на мысок и веревочкой, точно модель по подиуму. Действительность превращается в зрительный зал, ты несешь себя по возвышению, ты возвышена над всеми, ты одета в любовь, как в дизайнерские сны, тысячи глаз созерцают тебя, а ты идешь — мысок-пятка, мысок-пятка, левая-правая, левая-правая… И в любой момент можешь вляпаться в предательство. Или в отчуждение. Или в увольнение. Или в сессию. Или в ремонт.
Потому что жизнь не ходит следом и не сидит в зале, как тебе кажется, а стоит поперек твоего подиума с легчайшей улыбкой на губах: «Рано или поздно ты поймешь, что возвращаешься ко мне, к жизни. Что любовь — это махонький привал на долгом пути, и по этому пути не пройдешься подиумной веревочкой…»
Когда-то, на грани детства и юности я шептала: уйди, я знаю, уйди. Я не хочу возвращаться. Я мечтаю уйти в любовь насовсем, без остатка. А потом узнала, что для всей меня в любви не хватит места. Мое «Я» не помещается в любовь. Ему нужно больше, чем просто любить. Ему нужна свобода.
А значит, рано или поздно острое легкое лезвие, в азарте чуть дрожа, вырежет из-под сердца обещанный фунт мяса. И там образуется холодная ноющая пустота, и пройдет много дней, а может, даже лет, прежде чем она затянется, эта дыра на месте бывшей любви.
Назовите меня трусихой, но я не хочу отдавать свои дни и годы штопанью душевных ран. И не думайте, что те, кто первым принял решение о разрыве, выходят из горнила расставания без единой царапинки.
Зато сейчас моя душенька спокойна. Как бы ни сложились обстоятельства, на усталость друг от друга, на мучительное расставание и на переживания по поводу несложившихся отношений у нас с Нуддом попросту нет времени. Мы умрем раньше, чем придет желание расстаться. Хорошо знать, что смерть твоя близка!
— Подходящий настрой! — одобрительно замечает Видар. У него-то у самого счастье берсерка по всей роже разлито.
Я молчу. Что тут скажешь? Последний день жизни надо прожить как последний, без нытья. Слишком много глаз на меня смотрит. Ведь я плыву во главе войска, на спине у самой Мамы.
За нами, взбивая пену двумя сотнями могучих ног, плывут наездницы, сосредоточенные и спокойные, точно отряд самураев. Прозрачная, не замутненная ни единой частицей ила вода Мертвого озера не скрывает дна, расцвеченного солнечными пятнами. Такое красивое — и совершенно безжизненное… Не зря под ним расположен вход в мир мертвых.
Все-таки придется кое о чем расспросить Видара. Напоследок.
— Помнишь, когда-то, в Красивой Руине, ты мне говорил, что тебя послали очень страшные существа? — оборачиваюсь я к нему.
— Помню! — кивает Бог Мщения, он же Бог Разочарования. Забавное сочетание. И как я раньше не заметила? То ли разочарование ведет к мщению, то ли наоборот…
— Ты тогда привел нас к норнам, которые были ничуть не страшными и к тому же повиновались тебе, как низшие божества. Я подумала, ты солгал. Но Фригг сказала, боги не лгут. Значит, ты имел в виду кого-то другого?
— Я и не знаю, отчего так сказал, — морщит лоб Видар. — И имел ли я кого-то в виду. Просто… сказал и сказал.
— А может, тебя с самого начала запрограммировали так, чтобы ты привел нас сюда?
— Запрограммировали? — это слово дается Богу Разочарования с некоторым трудом. Вот он, древний язык — программирование и манипулирование уже есть, а обозначения для них нет.
— Нами управляют всю дорогу, — вступает Нудд. — И куда бы мы ни кидались, нас тянет сюда. Все нити сходятся здесь. Убегать бесполезно.
Вот почему он не сделал попытки отговорить меня от опасной затеи. Вот почему мы идем на смерть в полном составе. Вот почему я, слабая женщина, не загораю на прибрежном песочке на той стороне Мертвого озера, дожидаясь, пока мужчины решат мою маленькую проблему с надвигающимся концом света. И это правильно.
— Ты не думай, что я не жалею тебя, — мягко отвечает сильф на мои невысказанные мысли. Видно, в них все-таки чувствуется упрек — словно горький привкус, тающий на языке. — Вы, люди, очень упорные. Почти как духи огня и камня. И сопротивляетесь судьбе до последнего, выворачиваетесь у нее из-под руки, точно капризные дети. А мы, дети стихий, знаем: судьба сильнее. Лучше уж пойти ей навстречу и попытаться принять все, на что она расщедрится.
— Например, на славную смерть с оружием в руках! — встревает Видар. — Спасибо тебе, Мирра. Первый раз за много лет чувствую себя честным воином, а не жалким предателем. Мне ведь так и не удалось убедить себя, что предательство — наилучший путь к спасению мира.
— Ты его, кажется, не столько спасти, сколько завоевать собирался? — невесело усмехаюсь я.
— Конечно, собирался! — не дрогнув, соглашается Бог Мщения. — А как бы я его спас, не имея полной власти?
Сейчас и выясним, как. Впереди, пересекая сверкающую солнечную дорожку на воде, уже маячит темная громада острова. Мама замедляет скорость, пропуская наездниц вперед. Это только в древних легендах и старых фильмах командир возглавляет отряд. На самом деле я должна сидеть на спине у Мамы, позади всех — и наблюдать, как они умирают ради меня. Ну уж нет! Я зажмуриваюсь и начинаю придирчиво, неторопливо копаться в памяти.
В какие разные существа мне довелось воплощаться в этом мире! Животные и птицы, Тетка в Тапках и бесплотная воздушная волна… Я помню каждое из ощущений, я могла бы воссоздать любое из обличий, вырастить на основе его сущего монстра, налететь на врага и затоптать, словно троллей, отшвырнуть на камни с безумной силой, сплющить в лепешку головные отряды воинов… Но что-то подсказывает мне: к этому на острове готовы. Они вообще ко всему готовы: и к тому, чтобы на них обрушилась лавина слоновьих тел, увенчанных мускулистыми торсами, крушащая металл ногами и секирами; и к тому, что мы трое — я, Нудд и Видар — деликатно выйдем на бережок, да и предложим племени черных альвов мирные переговоры. Те, кто встретит у кромки воды трех великих богов и отряд жестоких наездниц, не надеются остаться в живых. И намерены подчиниться своей судьбе — умереть, ополовинив численность нашего войска.