— Бытие? — словосочетание «быт стихий» показалось мне абсурдным.
— Быт, — твердо повторил Морк. — Можно, конечно, распустить тут все плавники и щупальца, удариться в красивости, заговорить на старославянском… Но только быт остается бытом, а не бытием. Никакого особого великолепия — штормового или грозового, сплошная рутина. Да! Шторма и грозы нагоняем не мы — это делает сама планета. Так что если мы исчезнем — все, включая воздушный и огненный народ, — проблемы будут, но не у планеты. У людей. Людям придется учиться все делать самим. Впрочем, они и так учатся. Таблетки для такого настроения, напитки для сякого, музыка для третьего… И вот-вот мы станем не нужны.
— Вот-вот?
— Ну, еще пару веков продержимся. А может, и дольше. Для определенной категории людей. Да не заморачивайся ты! Освободимся от этой работы — найдем другую. В море действительно полно рыбы! — И Морк подмигнул мне. Довольно безрадостно. Похоже, ему и самому не нравилась перспектива всем фоморским племенем выйти в тираж.
— А до тех пор наш быт очень жестко регламентирован. Так, чтобы мы могли без особых душевных потерь и здесь пожить, и в бездне обустроиться, когда здешняя жизнь закончится.
— А правда, что у вас на земле остаются дети, внуки, правнуки? — неприязненно спросил я. Бросать свое потомство, чтобы отправиться на воссоединение с какой-нибудь глубоководной принцессой/принцем казалось мне… не очень ответственным поступком.
— Ты Свифта читал? — поинтересовался Морк. — Он очень правильно понял: родственные чувства дальше третьего-четвертого колена не распространяются. Их, конечно, можно имитировать, но праправнук — последний твой потомок, к которому еще можно прикипеть душой. Так что если у тебя никого больше не осталось, кроме этих самых «прапра», которые с тобой даже не знакомы, для которых ты просто добрый сосед или снисходительный коллега — жди, скоро море позовет. Связи оборваны, путь открыт. А уж если бездна тянет… Это сильнее семьи. Вот и уходим. Как моряки от сухопутной родни.
— А впереди вас ждет новая семья, подводная? — иронизирую я.
— Это не совсем семья. Это больше, чем семья. Это твоя половина, как любите выражаться вы, земные люди, понятия не имеющие, что означает выражение «найти свою вторую половину», — сухо отвечает Морк. — С нею ты проведешь неисчислимое количество времени, с нею дашь жизнь новым поколениям фоморов, с нею в одно время утратишь свою материальную сущность и превратишься в чистую, ничем не замутненную печаль, из которой твои потомки будут творить свои сети, — не просто кто-то, кто готовит тебе еду, велит починить пылесос или мешает смотреть матч. Если вы не подходите друг другу — твоя жизнь насмарку. Но это неважно. Важнее то, что ты отравишь своим ядом сокровищницу печали.
— Да, это серьезно! — киваю я. Кивать-то я киваю, но оценить масштаб катастрофы, будучи человеком, не в состоянии.
— Потому я и отказал Адайе. Не нужна она мне. Мне нужна Ада. А я — ей.
— А как же я? Ада всерьез за меня собралась! — предупреждаю я. — Откровенно говоря, стоять у тебя на пути не хочется, но принцесса наша так категорично настроена…
— Ничего. Вот отыщем этого Аптекаря или как его там — и поглядим. Я хоть и не провидец, но что-то мне подсказывает: Ада — не твоя женщина. Может, тебе и нравится ее рисовать, лицо ее разглядывать… — Морк пожимает плечами. — Во всяком случае, у меня право первенства. Мы с Адой увидели друг в друге пару раньше, чем ее сестра отметила меня, а Мулиартех наворожила тебя.
Вот так вот. И никакой интриги. Никаких тебе, блин, деликатных подходов: фоморское волшебство бессильно против истинного единства душ, любовь сильнее утилитарной магии, посторонись, обычай, дай дорогу непреходящему чувству. Чтоб хватило на все сто двадцать серий нашего любовного треугольника, в котором я бы занимал место самого тупого угла. Ну и слава богу. Мне не хочется принуждать себя и Аду к дурацкому ритуальному сожительству с благословения морских богов — и богинь тоже. Пусть божества занимаются своими делами, а в стихию человеческих отношений не вмешиваются. Не понимают они ничего в стихии чувств.
— Главное, чтоб Ада не пела мне больше. От ее песен я теряю голову. — Я и не заметил, как произнес эту фразу вслух.
— Это неизбежно, — вздыхает Морк. — Песни водяного народа — самое мощное наше оружие. Психотропное, как вы выражаетесь. Вызывает дикий гормональный всплеск. Который, впрочем, быстро проходит. Люди, опять-таки, много чего напридумывали о русалочьих песнях. Якобы они, однажды услышанные, меняют человека навсегда. На самом деле дочери Мананнана…